При виде Аглаи немец пришел в восторг. Он долго лобзал Аглаины перстни и кольца — так долго, что я начала беспокоиться. Но все обошлось. Спустя две минуты Аглая вырвала руку и с милой улыбкой солгала:
— Рада видеть вас, Райнер.
— А это вам! — еще шире улыбнулся немец и протянул Аглае пакет. А потом неуверенно добавил:
— Видимо, вам.
Аглая сорвала листок, потерла его и повела носом:
— Базилик, — сказала она. — И что мне с этим делать?
Немец на секунду задумался.
— Засушить. И использовать как приправу. Замечательная вещь.
— Да. Вы большой оригинал, Райнер.
Действительно, большой оригинал. Притаранить пряность в качестве букета — до этого нужно додуматься. Базилик, надо же! Но это в стиле оставленного в Нюрнберге простака-папочки — дешево и практично.
Жалкий тип.
Мы эскортировали жалкого типа на кухню, где был приготовлен завтрак из серии “Утро с писателем”. Интеллигентный кофе, полные скрытого достоинства тосты, нервный сыр со слезой и поджарый, тонко раскатанный пирог с клубникой из ближайшей кулинарии.
Райнер-Вернер уселся на стул, жалобно под ним скрипнувший, и осмотрел угощение.
— Я думал, что все будет по-русски.
— По-русски? — насторожилась Аглая.
— Ну да… Икра и водка.
Так и есть. Жалкий тип. А с учетом метелки, которую он приволок, малыш Райнер не заслужил даже панировочных сухарей.
Видимо, Аглая думала точно так же.
— Вы переводите не те книжки, Райнер. И понабрались всякой чепухи. Поверьте мне, что завтрак по-русски выглядит именно так, как он должен выглядеть.
— Теперь я буду переводить нужные книжки. — Райнер ухватился за кусок сыра. — Вас, meine liebe. Поверьте, для меня это большая честь.
— Охотно верю.
Пока я варила кофе, они обменивались литературными любезностями, неспешно принюхиваясь друг к другу. Немец, как ни странно, оказался на высоте: книги Канунниковой читал, в названиях не путался и к тому же непрестанно нахваливал метрессу, как нахваливают неожиданно получившийся плов. Когда поток панегириков в адрес таланта Аглаи иссяк, сыр был съеден, а кофе выпит, Райнер-Вернер (привычно срыгнув) перескочил на Москву, в которой не провел и суток. Но за это время уже успел поднабраться впечатлений.
— Я гулял всю ночь, — доверительно сообщил он и сунул руку под стол: очевидно, для того, чтобы проверить, не потерялся ли член во время гуляний. — Москва — очень красивый город. И Россия — замечательная страна.
— Ну да, — заметила Аглая. — Замечательная. Если ты родился кедровой шишкой.
— Не понял?
— Давайте обсудим некоторые аспекты нашей будущей работы.
— А как же кедровые шишки? — Несмотря на свой идеальный русский, некоторые вещи Райнер понимал слишком буквально.
— Шишек вы себе еще набьете. Обещаю.
…Аглая оказалась не совсем права. Большинство шишек досталось мне.
Немец проторчал в Москве неделю, и за это время добил меня окончательно. И дело было не в его профессиональных качествах: как профессионал герр Рабенбауэр был почти безупречен (насколько я вообще могла судить со своим слабосильным университетским Deutsche <Немецким (нем.).>), разве что ему не хватало легкости и изысканности Аглаиного стиля. Как редактор своих собственных переводов он был основателен. Как переводчик, работающий с иностранным автором, — любознателен и дотошен.
Но все остальное!
Чем больше я узнавала Майне Кляйне, тем чаще задумывалась о его матери. Не на пресного же нюрнбергского папашу пенять, в самом деле! Должно быть, мать Райнера была хамоватой потаскухой, склонной к бродяжничеству, алкоголизму и промискуитету <Промискуитет (лат. — смешанный) — предполагаемая стадия ничем не ограниченных отношений между полами, предшествовавших установлению в человеческом обществе норм брака и семьи.>. К тому же ее еще в младенчестве наверняка выкрали цыгане. И привили любовь ко всему блестящему.
Райнер-Вернер тоже любил все блестящее: кроме двух серег в ухе, он был счастливым обладателем нескольких цепей с медальонами, серебряного браслета и перстня на мизинце. И хотя немец никогда не представал передо мной в неглиже, я нисколько не сомневалась, что пупок у него проколот, а на детородном органе висят серебряные бирюльки в стиле инь и ян.
Наш совместный завтрак с Аглаей был первым и единственным.
Всю последующую неделю мы встречались на нейтральной территории — и только вдвоем: Аглая была слишком занята романом. После совместного распития кофе где-нибудь в недорогой забегаловке следовали прогулки по городу. Эти прогулки (Райнер уверял, что они необходимы ему для погружения в российскую действительность) были для меня сущей пыткой. Во-первых, Райнер-Вернер не пропускал ни одной юбки, да еще взял за правило обсуждать со мной достоинства и недостатки всех проходящих мимо женщин. Во-вторых, он донимал меня расспросами на весьма специфическую тему: что может понравиться русской женщине в… “Ну, вы меня понимаете, Алиса”.
Я поджала губы и высказалась в том плане, что шляться с ним в качестве гида по Москве я, так и быть, согласна. Но в том же качестве вышивать по койкам — извините, нет. Больше на эту тему понятливый немец не заговаривал. Зато переключился на Аглаю.
— Расскажите мне о фрау Канунниковой, — попросил он.
— Без комментариев, — ответила я. Этой фразе научила меня сама Аглая. “Без комментариев” — главное и единственное оружие личного секретаря.
— Но я не смогу уловить дух автора, не зная автора.
— Сможете, — уверила его я и добавила:
— Самое интересное в Аглае — это то, что она пишет. Поверьте мне.
Последняя сентенция тоже принадлежала Аглае и была с успехом опробована ею в многочисленных интервью.
— Она была замужем?
— Без комментариев.
— У нее есть дети?
— Без комментариев.
— Как давно вы у нее работаете? Вы — ее родственница?
— Без комментариев.
— Когда вы в последний раз занимались сексом, Алиса?
— Без комментариев, — привычно пробубнила я. И тут же осеклась, а проклятый немец расхохотался, чрезвычайно довольный собой.
— Очень остроумно, Райнер. И, кстати, что мы тут…
Только теперь я сообразила, что мы стоим возле станции метро “Алексеевская”. И сердце мое тревожно сжалось. Совсем недалеко отсюда, на улице Бочкова, жила позабытая мною Дашка. Несколько раз я порывалась набрать ее номер и несколько раз клала трубку. Да и что я могла ей сказать? Что живу теперь в Москве и работаю у Канунниковой?