– Михайлова ограбили… – глухо выговорил он. – Я сейчас еду туда. Вы…
– Я с вами.
Мы сели в его автомобиль, и Эдуард Борисович тронулся с места. Я подумала о том, что с затянувшимся было затишьем явно покончено. Бандиты, зализав раны, ожесточенно принялись наверстывать упущенное время и даже обнаглели настолько, что напали на свою жертву посреди белого дня.
Сидя за рулем, Эдуард Борисович сосредоточенно молчал. Мне хотелось узнать хотя бы о кое-каких подробностях нападения, и через какое-то время я спросила:
– Жертв нет?
– Кажется, нет. Но дома была его жена. На нее напали, связали…
– Вот как? Но она хотя бы жива?
– Жива, жива, слава богу! – кивнул Шишков.
– Да уж, – я покачала головой. – Просто удивительно, как повезло человеку! И как это они свидетеля в живых оставили? Наверное, их кто-то спугнул.
– Вот приедем к ним, Наташа все и расскажет, – сказал Шишков. – А у меня уже голова кругом идет, если честно!
– Она сумеет все четко описать? – спросила я.
Шишков мне не ответил.
– Что, она в… неадекватном состоянии? Перенервничала? – осторожно уточнила я.
Шишков отчего-то замялся.
– Нет, просто она… блондинка, – наконец, выговорил он.
– И что? – не поняла я.
– Ну, вот мы приедем, и вы сами все поймете, – слабо улыбнулся он.
Михайлов проживал поближе к городу, чем Шишков, в Разливановке, так что на дорогу у нас ушло минут двадцать. Правда, Эдуард Борисович гнал машину на скорости, превышавшей сто километров в час.
Коттедж был под стать «стилю» своего хозяина. Его склонность к показной роскоши я оценила еще во время своего первого посещения их с Шишковым личных владений в комплексе «Пульсар».
Уже издали становилось очевидным, что здесь обитает человек, стремившийся производить вполне определенное впечатление на окружающих. Двухэтажный белый дом с колоннами и арками, круглыми «волнами» идущими по всему фасаду, возвышался за внушительным забором. Когда мы подъехали к воротам, выяснилось, что они не заперты. Возле них стоял невысокий человек в джинсовой куртке и брюках, оказавшийся личным водителем Михайлова. Он хорошо знал Шишкова, поэтому пропустил нас беспрепятственно.
Перед домом находилась огромная, вымощенная серым камнем площадка, ее обрамляли аккуратно подстриженные деревья. Не знаю, каких пород, но даже в это, весьма раннее время года они уже радовали глаз зелеными листьями. В центре площадки имелся фонтан необычной формы, окруженный извилистым бордюром. От фонтана к дому вела ровная дорога. Шесть длинных полукруглых ступенек поднимались к арочному проему. Пройдя над ним, мы оказались перед массивной дверью желто-коричневого цвета, украшенной резьбой, с золочеными ручками в виде колец.
Шишков, наверняка бывавший здесь неоднократно, подергал за ручку, и по всему двору разлился мелодичный звон. Я подняла голову. Под крышей имелся проем, и там висел небольшой колокол. Именно он и начинал звонить, когда дергали за ручку.
– Это что же, такой трезвон раздается всегда, когда кто-то придет? – приподняв брови, спросила я Шишкова.
– Нет, вообще-то сначала прибывшие звонят в звонок у ворот, – невольно улыбнулся Шишков. – А когда их пропустят, дергать дверную ручку уже не имеет смысла. Это опять же скорее для выпендрежа устроено.
– Ну, это еще куда ни шло, – пробормотала я. – А то ведь от постоянного колокольного звона и с ума сойти недолго!
За дверью послышались тяжелые шаги, и вскоре нам открыл сам господин Михайлов. Лицо Геннадия Юрьевича было сумрачным.
– Привет! – буркнул он, обращаясь Шишкову, а мне лишь кивнул. – Вот и я дождался…
Он вздохнул и пропустил нас в дом. Огромный холл был практически пуст, как и в доме Шишкова. Только у Эдуарда Борисовича он все же был существенно меньше. Я подумала, что Шишков или его жена, увидав холл Михайлова, решили и у себя дома соорудить нечто подобное, а потом, поняв всю бестолковость самой идеи этого помещения, никак не могли решить, подо что же его приспособить.
– Где Наташа? – спросил Шишков, сменив ботинки на тапочки.
Михайлов мотнул головой, указав куда-то в глубь дома, и повел нас за собой по длиннющей галерее, состоявшей из сплошной череды рельефных колонн. Мы повернули за угол и наконец оказались в комнате. Нет – в настоящем зале. Я бы даже сказала, в тронном зале, потому что мебель, стоявшая по центру стены напротив двери, напомнила мне именно трон. С единственным отличием: она была намного шире. Оказалось, что это своеобразный квадратный диван-кровать, расположенный на возвышении. На каждом из четырех его углов возвышались столбики, уходившие в потолок.
На диване возлежала блондинка лет двадцати восьми, с бледным лицом, на ее щеках виднелись размазанные потеки туши. На лбу она придерживала белую мокрую ткань, перед диваном на стуле стояла миска с водой. Вокруг губ блондинки алели пятна помады. Выражение лица ее было жалобным, и она то и дело принималась плакать, потирая запястья – на них остались розовые полоски от веревок. У боковой стены в кресле сидел молодой человек брутальной внешности с хмурым лицом и держался за плечо. Оно было неумело забинтовано, и из него сочилась кровь.
Я подняла глаза к потолку. Там висела громадная люстра с множеством плафончиков в виде свечей. Она больше подошла бы для театра или музея, но я уже поняла, что Михайлов предпочитает иметь в своем доме вещи, не совсем совместимые с привычным понятием о человеческом обиталище. Люстра была цела, но рядом с ней в потолке виднелась дыра, явно пробитая пулей.
– Гена, кто там пришел? – слабым голосом спросила блондинка, снимая со лба ткань и окуная ее в миску.
Отжав ее, она вновь положила тряпку на лоб. Михайлов бросился к жене.
– Натусь, успокойся, это Эдик Шишков со своей… своим… Словом, это женщина-телохранитель, ее зовут Женя, – довольно неуклюже представил он меня, гладя супругу по руке.
– Гена, но зачем? – Наташа сделала попытку приподняться, придерживая обеими руками сползавшую со лба повязку. – Я сейчас не в состоянии никого принять должным образом! Я не хочу, чтобы меня видели в таком ужасном виде! – И она снова заплакала.
Михайлов принялся ее утешать. Шишков переминался с ноги на ногу, явно желая поговорить со своим другом лично. Я посмотрела на молодого человека, сидевшего в кресле. Он пока что не произнес ни единого слова, только крепче прижимал к ране бинт, уже насквозь пропитавшийся кровью. Я подошла к парню и спросила, кивая на рану:
– Можно?
Парень секунду подумал, кивнул и убрал руку. Я осторожно ощупала рану.
– Кость не задета, – прокомментировала я. – Прострелили, похоже, навылет.
Парень опять кивнул. Наташа просто зашлась рыданиями.
– Нужно вызвать врача, – сказала я. – И полицию.