Плюхнувшись в кресло, я сцепила руки на коленях. Он посмотрел на меня и хмыкнул:
— Твоя страсть играть в молчанку так велика, что вопросов ты не задашь? Или тебя такая мелочь, как смерть брата, попросту не интересует?
— Что случилось? — пробормотала я.
— Смотри-ка, ты не безнадежна…
— Авария?
— Нет. — Он нахмурился и сказал досадливо: — Бориса застрелили возле его дома, когда он возвращался от своей красотки. Теперь девице придется искать нового жениха. Уверен, бедняжка рвет на себе волосы от досады… Я, конечно, позабочусь, чтоб тебя не очень доставали… Но на пару недель о покое можно забыть. — Он нахмурился, разглядывая меня, а я решилась задать вопрос:
— Кто мог это сделать?
— Откуда мне знать? Совершенно идиотская история. Менты наверняка начнут копаться в наших делах, так вот: к его смерти они не имеют никакого отношения. Поняла?
— Да.
В тот же день я встретилась с Генриеттой. Мне необходимо было увидеть ее, просто увидеть, почувствовать рядом.
— Ты сегодня печальная, — сказала она, когда мы брели по набережной, взявшись за руки. — Что-нибудь случилось?
— Нет. Все в порядке, — покачала я головой, мне хотелось броситься к ней на шею, разрыдаться, но я улыбнулась и добавила, точно оправдываясь: — Немного голова болит.
Я так и не сказала ей о своем горе. Боялась, что, начни я рассказывать, придется открыть и все остальное. Мы шли по набережной, я думала о брате, о его гибели, и вдруг слова, сказанные мужем, зазвучали совсем иначе. И теперь я не сомневалась: это он убил Бориса.
Разумеется, я не считала, что стрелял сам Бессонов. Это было попросту невозможно, в тот вечер он находился дома. Но кто конкретно стрелял, не имело для меня значения, теперь я знала главное: он убил брата. И причина была ясна. Он сделал Бориса богатым человеком, а потом решил все отнять и выбрал самый простой для себя способ. И деньги брата вернутся к Бессонову, он наверняка считает их своими, поэтому его так раздражала предполагаемая женитьба. А если брат написал завещание и все свои деньги оставил Алле? Я знала: сколько ни тешь себя надеждами, Бессонов получит то что хотел, как получал всегда. Нет никакого завещания и быть не может, Борису вряд ли пришло в голову оставить его.
— Знаешь, я, наверное, скоро уеду, — услышала я голос Генриетты и вздрогнула от неожиданности.
— Надолго? — спросила испуганно.
— Не знаю…
— Но ты ведь вернешься?
Она вздохнула и покачала головой:
— Иногда мне кажется, если я уеду, все будет по-другому. Хотя и сомневаюсь, что где-то есть место для меня.
Она вроде бы хотела еще что-то сказать, но замолчала.
— Пожалуйста, не уезжай… — попросила я, чувствуя, что сейчас разревусь от жалости к себе. Часы на башне, мимо которых мы проходили, отбивали время, а я криво усмехнулась: — Мне пора, извини.
Она обняла меня и поцеловала в висок, как делала всегда при нашем расставании, и я побежала к парковке, где стояла моя машина, обернулась и увидела, как Генриетта, запахнув на груди свой белый шарф, смотрит мне вслед. А я почувствовала укол в сердце, и кто-то будто шепнул: «Ты видишь ее в последний раз».
Надо было вернуться, взять ее за руку, устроиться на скамейке в тихой аллее или за столиком в каком-нибудь кафе и спросить: куда и почему она хочет уехать, отчего столько горечи в ее словах и в ее взгляде? Но через полчаса я должна быть дома. И я, махнув ей рукой на прощание, ускорила шаги.
Вечером, когда Бессонов сидел в гостиной возле телевизора, я осторожно наблюдала за ним, все больше и больше убеждаясь в правоте собственной догадки. Он не считал нужным притворяться, что гибель Бориса произвела хоть какое-то впечатление, и привычного течения нашей жизни она не нарушила. Временные неудобства в виде надоедливых следователей, но и их он препоручит своим адвокатам. «Я должна все рассказать», — думала я в страхе, и наутро в кабинете следователя мысленно повторяла это все снова и снова, уже зная, что ничего не сообщу о своих подозрениях.
Следователь был терпелив, но смотрел на меня с недоумением.
— Получается, о делах брата, как и о его личной жизни, вам, в сущности, ничего не известно? — к концу второго часа устало произнес он. — Вы редко виделись?
Я пожала плечами:
— Он заезжал пару раз в неделю.
— А вы навещали его?
— Нет.
— Борис Петрович много работал, — вмешался адвокат, который настоял, что будет присутствовать при беседе. — Молодой мужчина, свободный от каких-либо обязательств… Вечера он предпочитал проводить вне дома. Обращаю ваше внимание на существенную разницу в возрасте, а также на то, что Инна Петровна состоит в браке… У каждого из них была своя жизнь, неудивительно, что госпожа Бессонова мало осведомлена о делах брата.
— Понятно, — вздохнул следователь. — И никаких предположений, кто мог желать его смерти?
— Разумеется, никаких, — посуровел адвокат.
— Какие отношения были у него с вашим мужем? — Адвокат недовольно нахмурился, а я ответила:
— Он очень его уважал. — «И боялся», — мысленно добавила я.
— Они когда-нибудь ссорились?
Я попыталась представить, как Борис «ссорится» с Бессоновым… следователь и адвокат вытаращили на меня глаза, а я поняла, что смеюсь.
— Извините, — сказала поспешно. — Они отлично ладили. Брат очень уважал Александра Юрьевича. Он многим ему обязан. Зная их отношения, сама мысль о возможной ссоре представляется нелепой.
— Вот как? — Следователь заподозрил в моих словах иронию, которой и в помине не было, повертел в руках авторучку, вздохнул и произнес: — Что ж, спасибо за помощь… — Своей иронии он не скрывал.
В день похорон брата я не виделась с Генриеттой. В десять утра мы с мужем были в зале прощания. Держа меня за локоть, Бессонов окинул равнодушным взглядом собравшихся. Проститься с братом пришли человек двадцать, в основном мужчины. Почти всех я видела впервые. К нам приблизились несколько человек — выразить соболезнование, я что-то отвечала, а Бессонов кивал с таким видом, точно имел дело с надоедливыми просителями. Алла в черном кружевном платье стояла в нескольких шагах от меня, стискивая в руках свечу, которые всем раздал священник. Девушка словно не замечала меня и старательно отводила взгляд от Бессонова.
Воздух казался спертым, я боялась, что упаду в обморок, подошла к гробу на негнущихся ногах. Лицо брата, отрешенное, чужое, вызвало странные чувства: удивление, боль, а еще любопытство: как это — вдруг не быть? Я вслушивалась в слова священника, наблюдая за пламенем свечи, Алла громко всхлипнула и ухватилась рукой за гроб.
— Прощайтесь, — сказал священник.
Алла зарыдала, закрывая лицо ладонями, а я поцеловала брата и сделала шаг назад. Бессонов наклонился к нему, и мне на миг показалось, что муж улыбается.