— Послушай, я хочу, чтобы ты мне верила, — произнес я. — Хочу, чтобы ты верила в искренность моих намерений…
— Относительно чего? — поинтересовалась она, продемонстрировав ямочки.
Мне ужасно захотелось поцеловать ее в шею.
— Я собираюсь нарисовать твой портрет, — объяснил я. — Правда-правда. Я хочу, чтобы ты пришла ко мне домой. И только. Клянусь тебе. Я часто использую натурщиц, причем всегда обращаюсь только в респектабельные агентства. Мне хочется тебя нарисовать…
— Почему я не должна вам верить? — улыбнулась она. Мне даже на секунду показалось, что она вот-вот захихикает, совсем как тогда в лифте. — Мистер Уокер, я знаю о вас все. Я выросла на ваших книжках.
И с этими словами, взметнув клетчатой юбкой и обнажив ногу выше колена, она вошла в открытую дверь спальни.
Я проскользнул туда следом за ней, стараясь держаться чуть поодаль. Волосы у нее спускались ниже лопаток.
Шум вечеринки здесь сразу стих, а воздух казался гораздо прохладнее. Зеркала во всю стену делали комнату огромной.
— Ну а теперь я могу получить свой виски? — спросила она, повернувшись ко мне лицом.
— Конечно можешь.
Сделав большой глоток, она снова огляделась. Потом сняла очки, сунула их в сумку и посмотрела на меня. В ее глазах играл свет низких светильников, который, в свою очередь, многократно отражался в зеркалах.
По мне, с убранством они явно перестарались: слишком много подушек и драпировок, а из-за обилия стекла казалось, что комната уходит куда-то в бесконечность. Нигде ни одного острого угла, приглушенный ласкающий свет. Кровать, накрытая покрывалом из золотистого шелка, походила на гигантский алтарь. Простыни, должно быть, прохладные и гладкие на ощупь.
Я даже не заметил, когда она успела поставить сумку и достать очередную сигарету. Она, не поморщившись, снова отхлебнула виски. Причем явно не играла. Удивительная выдержка. Не думаю, что она обратила внимание на мой изучающий взгляд.
В голове моей промелькнула грустная мысль: что-то типа того, как она молода, как прекрасна при любом освещении, которое совершенно на нее не влияет. И какой я уже старый, а потому все молодые люди, можно сказать, совсем юные, кажутся мне красивыми.
Не знаю, проклятие это или дар божий. Мне было грустно — и только. Я не желал ни о чем думать. И мне вовсе не хотелось здесь с ней оставаться. Это уже было чересчур.
— Ну что, придешь ко мне домой? — спросил я.
Она не ответила.
Она подошла к двери, заперла ее на задвижку, и гул голосов тут же стих. Она прислонилась к двери и снова глотнула виски. Никаких улыбок, никаких смешков. Я не мог отвести взгляд от ее прелестного маленького рта, от манящих глаз взрослой женщины, от упругой груди под хлопковой блузкой.
Я вдруг почувствовал, что сердце будто остановилось. Потом кровь прилила к лицу, и я из мужчины превратился в животное. Интересно, имела ли она хоть малейшее преставление — как и любая очень юная девушка, — что ощущает мужчина в такой момент? Я снова вспомнил об Арбакле. Что же он такого сделал? Схватил уже обреченную старлетку Вирджинию Рэйпп и в клочья порвал на ней одежду… или что-то типа того. Тем самым менее чем за пятнадцать минут разнеся в клочья свою карьеру…
У нее было такое серьезное лицо — и в то же время такое невинное. Губы, влажные от виски.
— Не делай этого, солнышко, — произнес я.
— А разве вы не хотите? — спросила она.
Боже мой, а я надеялся, что она сделает вид, будто не понимает, о чем я.
— Не слишком умно с твоей стороны, — нахмурился я.
— А что такого? — удивилась она, явно не играя, а вполне искренне.
Я абсолютно точно знал, что ни в коем случае не должен к ней прикасаться. С сигаретой или без, со стаканом виски в руках или без, она не была уличным ребенком. И обреченные красотки выглядят по-другому. Пару раз я все же имел дело с этими маленькими потерянными девочками, да, всего несколько раз в жизни, когда желание и сложившиеся обстоятельства перевесили чашу весов. Но мне до сих пор стыдно об этом вспоминать. А этот стыд я уже не перенесу.
— Ну давай же, солнышко, открой дверь! — воскликнул я.
Но она даже не шелохнулась. Не представляю, что творилось в ее голове. Моя же просто сейчас не работала. Я снова посмотрел на ее грудь, на белые носки, обтягивающие щиколотки. Мне ужасно захотелось стянуть их с нее. Снять их с нее. Забудь о «Фэтти» Арбакле. Это ведь не убийство. Это всего-навсего секс. А ей что, шестнадцать? Всего-навсего статья Уголовного кодекса.
Она поставила стакан на стол. И медленно направилась ко мне. Она подняла руки и обвила ими мою шею, ее мягкая детская щека прижалась к моей, ее грудь — к моей груди, а губы слегка приоткрылись.
— Ох, Златовласка! — простонал я.
— Белинда, — поправила меня она.
— Хм… Белинда, — прошептал я и поцеловал ее.
Я задрал ее клетчатую юбку и скользнул руками по ее бедрам, которые оказались такими же мягкими, как ее лицо. А живот под хлопковыми трусиками был упругим и гладким.
— Давай же! — прошептала она, мне на ухо. — Разве ты не хочешь это сделать, пока они не пришли и все не испортили?
— Солнышко…
— Я так тебя люблю.
Я проснулся от звука захлопнувшейся двери. Электронные часы на прикроватном столике подсказали мне, что спал я не более получаса. Она ушла.
Мой бумажник лежал на сложенных брюках, но деньги остались нетронутыми в серебряном держателе в переднем кармане.
Или она не нашла денег, или грабить меня не входило в ее первоочередные планы. Я об этом как-то не задумывался. Мне надо было срочно одеться, причесаться, заправить кровать и присоединиться к гостям, чтобы отыскать ее. А еще меня мучило чувство вины.
Естественно, ее там не было.
Я уже успел спуститься до первого этажа, когда наконец понял, что все напрасно. У нее была слишком большая фора. И все же я обшаривал устланные тусклыми коврами холлы, бутики и рестораны.
Я даже допросил швейцара. Не видел ли он ее? Не вызывал ли ей такси?
Она снова исчезла. А я стоял душным вечером, думая о том, что сделал это с ней, что ей всего шестнадцать и что она чья-то дочь. И оттого, что секс был потрясающим, легче не становилось.
Обед был поистине ужасным. И даже шардоне, которое я пил бокал за бокалом, не слишком мне помогло. Реально большие деньги, контракты, агенты, разговоры о кино и ТВ. Не было даже Алекса Клементайна, способного оживить застольную беседу. Они решили придержать его для обеда в его честь, запланированного на эту неделю.
Когда речь зашла о новой книге, я услышал, как говорю: «Послушайте, это было именно то, что требовалось моей читательской аудитории». И после этого я уже не раскрыл рта.