— Не берите в голову. Мне бы только перекантоваться одну ночь.
Ее сдержанные манеры куда-то исчезли. Типично калифорнийская речь. Она могла быть откуда угодно. Но голос ее все равно звучал как масло.
— Но ведь наверняка можно отыскать место и поприличнее!
— Здесь дешево. И это моя проблема. Договорились?
— Разве?
Она отломила очередной кусок французского батона. Макияж наложен весьма умело, но уж больно он устрашающий. А ее черное платье из мягкого габардина, наверное, куплено в магазине винтажной одежды. Или получено в наследство от бабушки. Платье плотно обтягивало грудь и руки. На бархотке на шее не хватало нескольких пайеток.
— Где же все-таки твои родители? — спросил я, повернувшись к плите, чтобы проверить стейк.
Она прожевала батон и посмотрела на меня. При этом лицо ее приняло какое-то жесткое выражение. Густо наложенная тушь делала его еще жестче.
— Если вы не хотите, чтобы я осталась, могу уйти. Я все правильно пойму, — сказала она.
— Я хочу, чтобы ты осталась. Но я все же хотел бы знать…
— Тогда не спрашивайте меня про родителей.
Я не ответил.
— Еще раз заикнетесь об этом — и я уйду, — спокойно проронила она. — Самый удобный способ избавиться от меня. Без обид. Встану и просто уйду.
Я достал из духовки стейк и выложил на тарелку, а потом выключил плиту.
— Ну что, будете об этом говорить? — спросила она.
— Нет. — Я поставил перед ней тарелку и дал вилку с ножом. — Молока хочешь?
Она отказалась, сказав, что шотландский виски просто замечательный, если, конечно, у меня нет бурбона.
— У меня есть бурбон, — слабым голосом отозвался я, чувствуя себя преступником.
Я достал бурбон и приготовил ей слабый напиток.
— Достаточно воды, — заметила она.
И вот так она сидела, жевала стейк и с любопытством рассматривала кухню: валявшиеся повсюду эскизы, выстроившиеся на полке пыльные куклы. Над шкафом висела моя ранняя работа. Не самая удачная, но на ней был изображен дом в Новом Орлеане, в котором я вырос, — дом моей матери. Белинда внимательно все изучала: старую чугунную печь, черно-белую кафельную плитку.
— У вас здесь прямо-таки дом мечты, — сказала она. — И бурбон тоже очень хороший.
— Если хочешь, можешь спать на кровати с балдахином. В изножье есть кушетка. Кровать очень старая. Я привез ее из Нового Орлеана. Я изобразил ее в моей книге «Ночь накануне Рождества».
Белинда пришла в полный восторг.
— Вы что, там спите?
— Нет, я сплю в задней комнате с выходом на террасу. Люблю ночной воздух. У меня там тюфяк на полу.
— Я лягу, где скажете, — произнесла она с набитым ртом.
Ела она очень жадно. Я же, прислонившись к раковине, спокойно наблюдал за ней.
Она сидела, скрестив ноги, и ремешки туфель выгодно подчеркивали изгиб стопы. Салфетка аккуратно лежала у нее на коленях. Но я не мог оторвать глаза от ее шеи и покатых плеч под черным габардином.
Ей, наверное, казалось, что выглядит она очень взросло, но на самом деле лак на ногтях и винтажное платье делали ее только моложе. Она казалась совсем ребенком.
Я судорожно обдумывал сложившуюся ситуацию.
С сигаретой в зубах и стаканом бурбона в руке она чем-то напоминала юную киноактрису Татум О'Нил, которая тоже курила сигарету в фильме «Бумажная луна». Детям, чтобы выглядеть сексуально, вовсе не обязательно раздеваться. Вы можете сделать их менее одухотворенными, одев во взрослую одежду и заставив вести себя по-взрослому.
Хотя в данном случае моя теория не работала, поскольку в форме ученицы католической школы Белинда выглядела не менее сексуально.
— А почему бы вам не лечь со мной на кровати с балдахином? — поинтересовалась она тем же невинным и искренним голосом, как давеча в отеле.
Я ничего не ответил. Просто молча достал из холодильника бутылку пива, открыл ее и сделал большой глоток. «Я ведь собирался рисовать», — тупо размышлял я, прекрасно понимая, что на сегодня рисование отменяется. Хотя я ведь могу фотографировать ее.
— Как тебе удалось так долго оставаться в живых? Ты что, клеишь только знаменитых писателей? — спросил я.
Она долго изучающе на меня смотрела. Затем сердито вытерла салфеткой губы. Потом словно отмахнулась от меня правой рукой. Ее тонкие пальцы слегка дрожали.
— Можете не волноваться, — бросила она.
— Кто-то же должен об этом волноваться, — парировал я, сев напротив нее.
Она уже практически доела стейк. Она то поднимала, то опускала голову, что придавало ей весьма трагический вид, особенно с этими густо наложенными тенями вокруг глаз. У нее была изящная голова. Точно тюльпан.
— Я умею разбираться в людях, — ответила она, аккуратно срезая жир с мяса. — Приходится хорошо разбираться. Я ведь на улице. И не важно, есть у меня комната или нет. Я… ну сами понимаете… плыву по течению.
— Что-то не похоже, чтобы ты была этим довольна.
— А я и не довольна, — смущенно произнесла она. — Это лимб. Это пустота… Вот так плыть по течению — значит растрачивать себя понапрасну.
— Но тогда как же ты справляешься. Где берешь деньги на комнату?
Она не ответила. Только аккуратно положила нож и вилку на пустую тарелку и прикурила очередную сигарету. Но без всяких там фокусов со спичками. На сей раз она воспользовалась маленькой золотой зажигалкой. Она сидела, откинувшись на спинку стула, одна рука покоилась на груди, в другой между пальцами была зажата сигарета. Маленькая леди с розовыми прядями в волосах и кроваво-красным ртом. При этом лицо ее было абсолютно бесстрастным.
— Если тебе нужны деньги, ты их получишь, — нарушил молчание я. — Почему ты не попросила у меня днем? Я тебе обязательно дал бы.
— И вы еще будете утверждать, что это я веду опасный образ жизни?
— Помнишь, что я говорил тебе насчет фотографий? — спросил я, доставая сигарету из ее пачки и прикуривая ее зажигалкой. — Все вполне пристойно. Никаких фото в стиле ню. Я предлагаю позировать для моих книг. Я буду хорошо платить…
Она не ответила, причем лицо ее все так же ничего не выражало, и это меня нервировало.
— Я постоянно фотографирую маленьких девочек в ходе работы. И всегда хорошо плачу. Натурщиц присылают солидные агентства. Я снимаю девочек в старинных платьях. А затем использую фотографии для рисунков. Сейчас многие так работают. Что, конечно, не так романтично, как писать с набросков, но…
— Знаю, — перебила меня она. — Я выросла среди художников. Ну, в своем роде художников. И конечно, вы можете меня фотографировать и платить мне столько, сколько платите натурщицам. Но мне от вас нужно совсем другое.