Я ощущала холодную сталь ножа у самого подбородка. Меня не прельщала возможность стать жертвой умалишенного священника, утратившего веру в бога.
– Остановитесь! – раздался тонкий голосок.
Я увидела, как профессор Черновяц, несмотря на то что полковник Порох старался удержать его, вынырнул из-за полицейской машины и направился в нашу сторону.
– Я зарежу их обеих! – заорал отец Сильвестр, и я похолодела. Еще немного – и он перережет мне сонную артерию!
– Профессор, вам же говорят, не лезьте на рожон, а то он меня прирежет! – прохрипела я, проклиная на все лады неугомонного психолога, который как ни в чем не бывало шел по направлению к нам.
– Я убью их сию секунду! – выл священник. – И писательницу, и девчонку!
Профессор снисходительно улыбнулся и ответил:
– О нет, падре, похоже, желая обхитрить бога, вы попали в лапы к дьяволу. Вы просчитались – конечно, вы сможете убить Серафиму Ильиничну, и герцословацкая литература понесет невосполнимую потерю…
Я аж заскрипела зубами от этих слов. Ну, профессор кислых щец, если я выживу, то сделаю из тебя отбивные, а уши пущу на холодец!
– Но как только вы прирежете госпожу Гиппиус, снайперы откроют по вас огонь, падре. До девочки вам не добраться: элементарно не хватит времени. Никто не будет ждать, пока вы расправитесь с уважаемой госпожой писательницей, причем, смею уверить, чтобы прирезать Серафиму Ильиничну, женщину, пардон, поистине тициановских… пардон, берите выше, рубенсовских размеров, понадобятся значительные физические усилия и не менее пяти минут, а затем вы перейдете к девочке. Стоит вам двинуть рукой с ножом, как вы, падре, мертвяк.
– Чего ты мелешь! – возопил священник, и я мысленно присоединилась к крику отца Сильвестра. Чего добивается профессор кислых щей? Хочет, чтобы этот псих меня ухандокал?
– Я ее убью! – без особой уверенности в голосе произнес священник уже не истеричным, а нормальным тоном.
Профессор был в метре от нас. Я видела его безмятежную улыбку и испарину на лысой голове.
– Ну так приступайте! – милостиво разрешил Черновяц. – Режьте госпожу Гиппиус. И тогда вы, падре, присоединитесь к своей покойной дочери. Ведь это из-за того, что ваша десятилетняя малютка умерла в больнице, вы потеряли веру в бога, поэтому и мстите человечеству за свою боль?
Священник взвыл. Казалось, что слова профессора жгли его, как святая вода жжет нечистого.
– Вы не смогли смириться с тем, что ваша единственная дочка умерла, а другие дети живут, ведь так? А самое главное, вы многократно просили бога помочь вашей больной лейкемией дочери, требовали от него чуда, но ничего не случилось! Чуда не произошло. И вы разочаровались в боге. Вы не смогли понять, почему умереть пришлось вашей дочери, а не кому-то иному. Поэтому вы и сами стали богом.
Железная хватка отца Сильвестра на моей шее ослабла. Я поняла, что профессоришка заигрался. Маньяк не простит ему таких слов! Он убьет меня! И все из-за этого пигмея-психолога!
– Падре, если вы отпустите писательницу и девочку, то останетесь в живых. Вы ведь хотите жить, я знаю это! Вы боитесь оказаться в тесном маленьком гробу, как это произошло с вашей дочкой. Отпустите их обеих, не причиняя им вреда, и, клянусь, вас поместят в особую клинику, где за вами будут ухаживать добрые и понимающие медсестры, я буду навещать вас, мы сможем говорить о том, что вас терзает, вести длинные философские беседы о боге и смысле жизни, диспуты о рае и аде. Отпустите их – и вы получите в подарок вечность! Ведь этого вы и ищете, падре?
И, о чудо, священник отпустил меня. Прижав к себе девочку, я бросилась к профессору. Что-то заставило меня обернуться – и я увидела священника, который мчится по трассе.
– Не стреляйте в него! – вопил профессор, увидев, что Порох вытаскивает из кобуры пистолет. – Я же обещал ему…
– Полковник, оставьте его в живых! – крикнула я, но Порох спустил курок.
Вслед за ним выстрелили и снайперы.
Отец Сильвестр споткнулся и полетел на асфальт. Я прижимала к себе девочку, меня трясло, как будто я подцепила тропическую лихорадку.
– Меня едва не убили! – выдохнула я в лицо Черновяцу. – Вы призывали его прирезать меня, вы, вы…
Первый раз в жизни я, законодательница литературной моды, главный стилист страны, не смогла подобрать подходящего эпитета.
– Пардон, Серафима Ильинична, – возразил обиженным тоном профессор кислых щей, – но мне требовалось отвлечь падре, сбить его с мысли об убийстве, рассеять его мысли.
Вокруг нас бегали полицейские, довольный Порох, осмотрев лежащего ничком на асфальте отца Сильвестра, заметил:
– Мертв! Так ему и надо! Михасевич будет доволен!
Девочка заворочалась. Я, прекратив пререкаться с профессором, на которого я, если честно, зла не держала и в глубине души восхищалась его смелостью и была признательна за наше с Настей спасение, опустилась на колени перед чумазой малышкой, облаченной только в розовые трусики и маечку с изображением Микки-Мауса. Грязные светлые волосенки свешивались Насте на лицо.
– Все хорошо, моя любимая, – зашептала я, прижимая к себе девочку. Та дрожала, как осиновый лист. Я крикнула профессору кислых щей: – Ну, чего встали, как будто у вас паралич конечностей! Живо одеяло! Ребенку ж холодно! Она босиком!
Несколькими секундами позже мне протянули байковое одеяло, я укутала в него девочку и поднялась с асфальта.
– Настенька, все в порядке, – с глупым видом твердил подоспевший Порох, гладя по голове девочку, которая сотрясалась в рыданиях. Он нежно погладил ее по голове, осторожно снял скотч со рта. Девочка заплакала во весь голос и уткнулась полковнику в плечо.
– Все в порядке? – передразнила я полковника. – А если бы вас маньяк похитил, держал черт знает где, а потом едва не убил, у вас все было бы в порядке? По машинам и в больницу! Ей нужен горячий куриный бульон и сладкий чай!
– Не плачь, не плачь, Настя, – вещал Порох, продолжая ее гладить. – Все позади!
Девочка подняла на него грязное измученное лицо, отбросила волосики с лица и прошептала:
– Дядя полицейский, тетя писательница, я не Настя!
Порох схватил ее за худые острые плечи, всмотрелся в лицо. Я охнула и вцепилась в руку профессора кислых щей.
Это была не Настя Михасевич. Это была другая девочка.
– Я хочу к маме и папе, – прошептала она и сползла на асфальт.
– Это не Настя Михасевич! – закричал Порох.
– Какое тонкое замечание! – взвилась я. – А что вы еще видите? Ребенка надо как можно быстрее доставить в больницу!
Полковник захлопал глазами и спросил с дрожью в голосе:
– Но где тогда Настя?
Профессор указал на труп священника и сказал:
– Он знал где. Но вы его убили.