— Кать, чего ты так волнуешься? Впервой, что ли, сенаторам головы мыть?
Екатерина молчала, явно стараясь не растерять внутренний настрой.
— Преосвященные архипастыри и господа сенаторы! — Императрица оглядела сидевших, убеждаясь, что они слушают ее, а не соседа, нашептывающего что-то о вчерашней пирушке или прочих делах. Собрание уверенных в себе мужей под ее взглядом затихло. — В русской империи, Промыслом нашему управлению вверенной, издавна продолжается раздор и раскол между архипастырями и народом. Я, насколько могла, старалась понять суть раздора и, надеюсь, поняла удовлетворительно.
Вот уж чего не ожидал никто, так это такого заявления, даже Орлов глаза вытаращил, хотя два дня наблюдал, как Екатерина старательно что-то повторяет и повторяет, то и дело правя текст, произнося и снова правя. Теперь стало понятно, почему она столько бесед вела с архипастырями, столько вопросов задавала.
Императрица рассказывала собравшимся о стране лилипутов из книги о Гулливере, где шла война не на жизнь, а на смерть из-за того, с какого конца разбивать яйцо, прежде чем его есть — тупого или острого. Можете вы представить себе, чтобы людей отправляли на костер или кол из-за того, что взялся с тупого конца?
Все засмеялись, зашумели:
— Да чего уж…
— Нелепо же…
— Кто и выдумал…
— Нелепо?! А не страшно? — Сенаторы и архипастыри замолчали, чувствуя, что сейчас что-то будет. — Помните ли вы о Соборе 1667 года? Не можете не помнить. А об акте 13 мая того Собора тоже помните?
Помнили, конечно, но не все и не всё: сенаторам это досконально помнить ни к чему, да и архиереи больше помнили о проклятьях, положенных на головы тех, кого после назвали раскольниками и старообрядцами, на кого наложили столько проклятий, что им бы и существовать перестать, ан нет, живут и даже здравствуют! Правда, большинство либо в леса ушло от Церкви подальше, либо вовсе за пределы России бежало.
Ну, бежали и бежали, чего о них мыслить? Нет больше по городам и весям старообрядцев тех, можно бы и не поминать. Такого сразу увидишь — двумя перстами крестятся, а в остальном люди как люди…
А императрица продолжила говорить; она уже отложила свои листы и вперилась взглядом в сидевших в напряжении священников. В следующие минуты все осознали, что, в отличие от них самих, государыня знает этот акт едва не наизусть, слова из него приводит по памяти, о чем речь — понимает хорошо.
— …что это, как не перебранка между собой базарных торговцев, что это, как не лай собак на толпу проходящих!
Кто-то из святителей рот раскрыл возразить, но не успел, взгляд и движение руки государыни пригвоздили к месту и заставили молчать.
— Да, да, преосвященные отцы, в этом вашем акте мы вот что вычитали… «аще же кто умрет в упрямстве своем, да будет и по смерти не прощен и не разрешен…» Это, господа, значит, что тела умерших в непокорстве отцам 13 мая до Страшного суда не предадутся разложению, что их, как говорится, не будет принимать земля. Это отцы обещают нам во имя Великого Бога. Так ли, преосвященные отцы, поняли мы ваш соборный акт от 13 мая?
Отцы молчали, точно враз все оглохли.
Императрица позволила осознать сказанное и взялась снова:
— Так отчего же Бог не послушал и не слушает вас, отчего не видели мы ни одного такого знамения? Господа, слышали ли вы когда-нибудь, чтобы какого-нибудь старообрядца не приняла земля? Преосвященные отцы! Дайте же нам такое знамение, покажите нам такие телеса, или хотя одно такое тело покажите, или же откажитесь от своих запретов!
В полной тишине раздался невольный короткий смешок одного из секретарей, записывавших за императрицей, вернее, должного записывать, что он делать давно бросил, слушая государыню с раскрытым ртом и напрочь забыв об обязанностях. Екатерина успела это заметить и подумать, что ему надо дать переписать заготовленную речь, хотя сама от той заготовки давно отступила. «Ничего, вспомню, что говорила, и запишу сызнова. Того стоит».
Сенаторы пытались скрыть улыбки, осознав, что разнос касается не их, а вот священники сидели точно на горячих углях. Чертова немка! Кто только научил ее тот акт со тщанием читать? Знали святые отцы, все знали и помнили, и про нелепость тоже помнили, хуже того, уже поняли, к чему императрица клонит. Не Собор 1667 года ее больше волновал, а указ Святейшего Синода от 15 мая 1722 года. Так и есть, именно его цитировала Екатерина:
— «…которые хотя святой церкви и повинуются и вся церковныя таинства приемлют, а крест на себе изображают двумя персты, а не триперстным сложением, тех, кои с противным мудрованием, и которые хотя и по невежеству и от упорства то творят, обеих писать в раскол, не взирая ни на что».
Многие церковники головы вскинули: верно царица выдержки из указа Священного Синода приводит, да только он на основе указа Соборного написан, в подтверждение. Что с того?
— Телесные озлобления и смертельные казнения, кнут, плети, резания языков, дыбы, виски, встряски, виселицы, топоры, костры, срубы — все это против кого? Против людей, которые желают только одного: остаться верными вере и обряду отцов! Святителей ли я вижу? Христиане ли передо мной зверятся и беснуются?
Теперь ей уже возражали: что же, неужто против все поворачивать и решения Собора объявлять неправедными?
— Не трогаю я ваших запретов и проклятий, не прошу возврата к старому. Хотя проклятия ваши на ваших же предков ложатся, потому как деды ваши и прадеды двуперстно крестились. Одного прошу: акт от 15 мая 1722 года заменить актом ему противоположным.
И снова несогласие, мол, святая Церковь непогрешима, а Собор — глас ее.
Екатерина холодными голубыми глазами разглядывала членов Синода: упорствуют, не желают отменять дурной указ, что за двуперстие почти анафеме предает, таинств церкви лишает и еще много на что обрекает. И с чего не хотят-то? Только из желания на своем настоять, ведь смутились, пока доводы приводила.
Императрица подняла руку, дождалась, пока притихли, и вдруг объявила:
— Преосвященные отцы! Вот мои два перста. Вот я при всех вас этим двуперстием полагаю на себя знамение креста, полагаю твердо и истово, как крестились предки…
Наблюдая за тем, как императрица перекрестилась двуперстием, многие даже лишний раз сморгнули, не веря своим глазам. Но Екатерина, снова и снова требуя от преосвященств одуматься, перекрестилась во второй и в третий раз!
Она не зря собрала и послушный себе Сенат: когда члены Синода все равно стали возражать, сенаторы призвали саму императрицу издать манифест, объявляющий свободу креста и обряда.
Нет, эта половинчатая мера была Екатерине ни к чему, давление на Синод продолжилось, императрица объявила, что принимать такую меру против воли Синода негоже. Но не успели преосвященные отцы воспрянуть духом, как получили такую оплеуху, от которой и вовсе взвыли. Екатерина заявила, что, поскольку терпеть в государстве, Провидением ей данном, такое надругательство над верующими не может, то издаст другой манифест… об отмене государственной религии и полной свободе вероисповедания!