Затем Зое пришла в голову идея сослать меня в интернат, хотя раньше она всегда твердила, что ни за что не расстанется со мной. Моя приемная мать выбрала самый строгий и как можно дальше от Лондона. Туда меня и отправили. Директриса и воспитательница интерната оказались злобными мегерами, что только сплотило нас, воспитанниц, и сделало верными подругами.
Именно там, в интернате, меня вновь, после долгого перерыва, начали посещать видения. Главной темой очередного была Зоя. Я отчетливо видела ее лежащей на персидском ковре, с головой, странно повернутой набок, в пеньюаре цвета шафрана. Над ней склонялся господин с роскошными седыми усами, в черном костюме, а в галстуке у него сияла рубиновая булавка. Он прикасался к лицу Зои, а затем в страхе отступал. Балерина была мертва, на что указывали кровавые пятна у нее на груди и кинжал с витой ручкой, лежавший на ковре, около ног странного господина.
К тому времени я прочла много книг и имела возможность поразмыслить над тем, какова природа моих видений. Я не считала их даром Божьим, а придерживалась иной точки зрения, объяснявшей сей феномен тем, что некоторые из людей, подобно радиоприемникам, в состоянии принимать волны, идущие от своих собратьев. То, что мне видятся иногда события, еще не произошедшие, согласовывалось с новейшей теорией времени и пространства: ведь если рассматривать время не как прямую, а как круг или как иную, гораздо более сложную фигуру, то становится понятно, отчего я узнаю о некоторых событиях до того, как они произошли. Не исключено, что они уже имели место, просто в ином мире, который, как две капли воды, похож на наш. Видения не были мистическими откровениями, а всего лишь еще не изученным природным феноменом. Ведь когда-то и электрический свет, и перемещение по воздуху или под водой считали дьявольским наваждением, и только прогресс техники и мысли позволил нам по-иному, рационально взглянуть на удивительные вещи и явления.
Однако я знала, что не все люди придерживаются подобной точки зрения, предрассудки хорошо укоренились в сознании, поэтому предпочитала особо не распространяться о своих видениях. Не знала о них и Зоя. То была наша совместная с мисс Колтрон тайна. А после кончины гувернантки никто, кроме меня самой, не был в курсе того, что я обладаю этим редким даром.
Я много раз звонила из Шотландии (там располагался интернат, в старинном замке на берегу глубокого озера, в водах которого, по преданию, водился гигантский змий) в Лондон. Но приемная моя матушка или не могла, или не хотела говорить со мной, видимо, все еще дуясь за то, что она стареет, а я превращаюсь в красивую молодую женщину. Я отправила ей несчетное количество писем и открыток, но и они не помогли: Зоя игнорировала их, наверняка, так и не прочитав, выбрасывая в корзину. Собственно, даже прочти она мои послания, то все равно не поняла бы, почему ей надо держаться подальше от господина с седыми усами и рубиновой булавкой. Решила бы, что, даже находясь в интернате, я все равно пытаюсь расстроить ее личную жизнь и переманить поклонника.
Читая тайком газеты и просматривая журналы, я с болью узнала, что Зоя окончательно ушла со сцены. Ее как-то даже освистали, когда она, сорокалетняя, попыталась сделать то, что творила двадцатилетней. Поэтому она изменила «профиль» деятельности, решив сделаться куртизанкой — хотя и не способная более выступать на подмостках, она оставалась на редкость привлекательной и моложавой дамой, с обворожительной фигурой и особым шармом, что легко позволяло ей разбивать сердца женатых сэров и вдовых пэров.
Дав себе зарок никогда не выходить замуж, Зоя не гнушалась менять любовников едва ли не каждую неделю. Причем она стремилась к скандалам, буквально жаждала того, чтобы о ней сообщали газеты, пускай даже и в негативном тоне. Она рассудила: раз прошла слава великой балерины, то надо во что бы то ни стало стяжать славу великой сердцеедки. Зоя отлично владела наукой обольщения, поэтому ей ничего не стоило вскружить голову любому мужчине, вне зависимости от возраста и социального положения. Получив все, что только можно (по большей части драгоценные подарки), Зоя сама отвергала своих любовников, не допуская, чтобы они первыми бросили ее. Причем делала это изобретательно и цинично, привлекая в качестве сообщников знакомых репортеров желтых газет и бульварных листков, которые затем смаковали все ужасные и недостойные подробности на страницах своих изданий. Такова была месть Зои Орловой человечеству за завершение своей карьеры и мужчинам в частности — ведь они, в отличие от женщин, и в пятьдесят, и в семьдесят могли считаться красавцами и заводить любовниц.
Видения мои все учащались, и я поняла, что скоро грянет катастрофа. Так как приемная матушка не отвечала на мои послания, то я решила сбежать из интерната, чтобы предупредить ее о грозящей опасности. Я прибыла в Лондон на последнем поезде — стоял ноябрь, тьма и туман окутали столицу Британской империи.
Зоя была поражена, увидев меня в особняке. В ее будуаре царил беспорядок, везде валялись драгоценности, пустые бутылки и медицинские шприцы. «Вот оно что… — мелькнуло у меня в голове. — Моя матушка увлекается не только спиртным, но и морфием!»
Закурив длинную ментоловую сигарету, Зоя грубо спросила:
— Чего ты сюда приперлась? И вообще, в интернате знают о твоем побеге? Тебе что, надо денег? И только не говори, что забрюхатела от какого-нибудь смазливого садовника!
Только тогда я поняла, что несчастная моя матушка пьяна, как сапожник. Я попыталась объяснить, что ей грозит смертельная опасность, но, как я и подозревала, Зоя не захотела ничего слушать.
— Ерунда на постном масле! — заявила она. — Какие видения, какие пророческие сны? Ты, мерзкая девчонка, совсем отбилась от рук. И зачем я тогда подобрала тебя в Крыму? Надо было оставить на съедение большевикам!
Я ничуть не обижалась на ее ужасные речи, ибо знала: передо мной сидит не Зоя Орлова, а нуждающаяся в помощи и длительном лечении больная женщина. Я подошла к матушке, опустилась перед ней на колени и попыталась успокоить (Зоя плакала навзрыд). Оттолкнув меня, балерина выкрикнула:
— Убирайся прочь! Ты мне больше не дочь! И никогда ею не была! Ты всего лишь приемыш, к которому я испытывала непозволительную в наше время жалость!
Почему-то последние слова, хоть и исходившие из уст пьяной женщины, глубоко ранили меня. Я покинула особняк в гневе, решив, что никогда более не переступлю его порог. Мисс Колтрон оставила мне скромную сумму в наследство, однако она находилась на счету в банке, и, чтобы распоряжаться ею, требовалось согласие Зои.
Я отправилась к одной из подруг по интернату, которая после смерти мачехи, глубоко ее ненавидевшей, вернулась в Лондон к отцу. Мэрион была чрезвычайно рада видеть меня и тотчас предоставила мне кров, поселив в большую комнату для гостей. Я поведала ей о сложившейся ситуации, утаив, однако, правду о своих видениях. Подруга успокоила меня, заверив, что попросит своего отца, крупного промышленника, поговорить с Зоей. Если та действительно не желает иметь со мной ничего общего, то пускай позволит снять деньги, оставленные мне мисс Колтрон, и тогда я начну самостоятельную жизнь.