— Два дня назад, да?
— Да.
— А кто в тот день приходил?
— Да никого почти и не было… Слепая консультировалась по поводу очков…
— Запесоцкая?
— Ну да… Зазноба пропавшего лыжника. Старики-немцы заходили, просто оборудование посмотреть… Парень с ожогами физиономии, дозагорался, подлец. И, кажется, Марк.
Он брал бауэровский аспирин для жены.
— Отлично, Артем Львович. Вот теперь тебя хвалю я…
— Ладно, Мойдодыр.
— А к Инессе Шмариновой все-таки загляни.
* * *
…Ольга проснулась от необыкновенной легкости. Голова больше не болела, и сухость во рту исчезла. Может быть, точно также исчезнет и все остальное. Сейчас она откроет глаза, и рядом не окажется человека, который этой ночью дал ей безумную надежду на спасение, такую же безумную, какой была она сама. Сейчас она откроет глаза и снова окажется в коттедже, рядом с таблетками, которые так и не приняла…
Она все еще лежала с закрытыми глазами, когда легкие пальцы коснулись ее щеки.
Значит, все, что произошло, — правда.
Пальцы скользнули ниже и накрыли ее губы — и Ольга больше не смогла этому противиться. Она поцеловала их, эти пальцы, пахнущие дымом и сосновой смолой.
— Ты не спишь? — прерывистым шепотом спросил он.
— Нет…
— Тогда открой глаза, пожалуйста.
— Нет. Если я открою глаза, я снова вернусь в этот кошмар…
— Никакого кошмара не будет, я тебе обещаю… Открой глаза…
Ну, решайся, Ольга.
Сначала она все еще пряталась за полусомкнутыми ресницами, она все еще боялась поверить. Но он был совсем рядом — этот запах дыма, сосновых иголок и жаркого, тоскующего тела. Он тихонько звал ее, и Ольге ничего не оставалось, как пойти на зов.
Да, конечно, он был совсем рядом: она увидела его смуглую кожу, которой так шла едва заметная щетина, истончившиеся от долгого ожидания губы и антрацитовые глаза.
— Иона… — Ей стало больно дышать и захотелось войти в эти губы, как входят в еще неизвестные, но такие прекрасные города. Города, наполненные стуком молочных бидонов и лаем собак, булыжными мостовыми и цветами на подоконниках, детьми и женщинами, ожидающими детей. Города, где никогда не бывает снега, а стоит вечный переспелый август с терпким запахом айвы.
И запахом сосен, въевшимся в его смуглую кожу.
— Иона, — повторила она.
Он поцеловал ее нежно и целомудренно, совсем другого можно было ожидать от зверя, запертого в его антрацитовых глазах.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Нет, пожалуйста, нет… — вдруг испугалась Ольга. — Меня нельзя любить.
— Только тебя и можно любить. — Он потянулся к ней и крепко сжал ее в объятьях.
Если он еще раз приблизит к ней свое лицо, она просто не выдержит, она умрет, потому что сердце ее не выдержит сумасшедше-прекрасного запаха его волос.
Иона.
Она не может обречь его на страдания.
Ольга попыталась вырваться из его объятий, но так и не смогла сделать этого. Они лежали на спальниках, в расстегнутых куртках, тесно прижавшись друг к другу. Что же он делает с ней, что он делает, если соски ее груди готовы взорвать изнутри грубую шерсть свитера, вспороть ее, как нож.
Как нож.
Ольга судорожно вздохнула. Как нож, которым был убит ее отец.
— Что? — спросил Иона одними губами.
— Мы должны вернуться. Ты должен отвезти меня обратно.
— Нет, — в отчаянии он стиснул ее еще крепче.
— Бесполезно бежать от себя, пойми. Даже если ты увезешь меня на край света, это ничего не изменит. Потому что со мной всегда будет то, что во мне. То, что приносит зло…
Иона резко разжал руки. И отстранился от нее. Она как будто осталась одна… Боже мой, каким мертвым, каким холодным оказалось одиночество.
— Обними меня, — жалобно попросила она.
— Ольга. — Он снова коснулся пальцами ее губ. — Разве ты не поняла, что я сказал тебе сегодня ночью? Я верю тебе.
Ты не можешь быть безумной, потому что пещера действительно существует.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю. Мы пойдем туда. Мы пойдем, и уже никто не посмеет назвать тебя сумасшедшей.
— Но отец'…
— Тебя просто подставили, почему ты не хочешь этого понять!
— Но кто? Кто мог меня подставить?
Он не ответил. Он приподнялся на локте и снова поцеловал ее — нежно и целомудренно. Совсем не так, как она хотела.
— Вставай, — сказал он. — Я покажу тебе ее…
…Когда они вышли из сторожки, метель почти утихла.
Падал только легкий снежок.
— Вот видишь, — сказал Иона. — Буран окончился. Это хорошо. Нам будет легче идти.
— Это далеко? — спросила Ольга.
— Нет, не очень. Во всяком случае, устать ты не успеешь.
Она действительно не успела устать. Через полчаса относительно неторопливого шага они оказались в скалах — тех самых скалах, в которых Ольга заблудилась несколько дней назад. Иона прибавил в темпе, и теперь она едва поспевала за ним.
— Не так быстро, пожалуйста, — задыхаясь, попросила она.
— Извини. Мы уже почти пришли. Еще несколько минут…
Они обогнули огромный обломок скалы, и Иона остановился. Совсем рядом, с противоположной стороны скалы, торчал тупой нос снегохода. Они увидели его одновременно.
— Когда ты успел его сюда пригнать? — удивилась Ольга.
— Черт. — Иона тихо выругался. А потом оглянулся и посмотрел на нее. — Это здесь. Подожди.
Остановившись у скалы, он сразу же нашел лаз: у занесенного снегом подножия чернела пробоина.
— Останься здесь, — попросил он.
— Нет. Я пойду с тобой.
— Останься. Это ненадолго.
— Нет. Мы так долго к этому шли. Я так долго к этому шла…
— Я прошу тебя…
— Нет.
Не говоря больше ни слова, он опустился на корточки и исчез в глубине скалы. Ольга последовала за ним. Несколько минут они стояли молча, привыкая к темноте, к которой невозможно было привыкнуть. Ольга помнила начало пути в пещеру с почти фотографическими подробностями. Сердце ее бешено колотилось: она была права, пещера действительно существует, — и Иона прав: теперь никто не сможет назвать ее сумасшедшей. Они вернутся в «Розу ветров», теперь они будут не одни, они будут вдвоем, и толстый Звягинцев не посмеет им не поверить.