— Прости меня, Марк! — жалобным и тихим голосом сказала она.
— Я не сержусь. — Он даже не открыл глаз.
— Ты давно не спишь?
— Я еще сплю и собираюсь проспать до двенадцати.
До двенадцати? А как же вертолет и обещание отца улететь сегодня утром?
— А… Мы разве не летим?
— В четыре часа.
— Почему в четыре? Он же собирался утром.
— Планы несколько поменялись. Во второй половине дня обещают улучшение погоды и ослабление ветра.
— Разве отцу не наплевать на погоду, когда дело касается его жены?
— Болтанка. Он не хочет рисковать. Рисковать собой — это одно. А позвоночником Инки — совсем другое.
— Он… Он очень огорчился?
— Почему ты не спросишь, огорчился ли я? Я огорчился, если честно. А отец был просто в ярости. Он считает, что ты не имела права так поступать.
— Я знаю… Я позвоню ему и попрошу прощения.
— Чуть позже. Мы расстались только в четыре часа. Он, наверное, спит.
— Как ты думаешь, он простит меня?
— Куда денется. — Все так же не открывая глаз, Марк перевернулся на спину. — Правда, тебе придется тяжело. Лучше сейчас к нему не соваться.
— Я ляпнула что-то запредельное?
— Ага. Сказала, что Инка шлюха.
— Что, прямо так и сказала? — испугалась Ольга.
— Намекнула опосредованно, но весьма прозрачно.
— Я так не думаю, честное слово!
— А я так думаю, но нашего мнения никто не спрашивает.
Ты же знаешь, все, что касается Инки, днем и ночью охраняет волкодав-смертник Игорь Анатольевич Шмаринов.
— Марк! Прости меня.
— Я же сказал, что не сержусь.
— Открой глаза, пожалуйста. Я не могу разговаривать с твоими ресницами, я могу их только целовать…
Он все-таки сжалился над ней и открыл глаза. Она покаянно улыбнулась, протянула руку и погладила его.
И тотчас же одернула ее: на щеке Марка, там, куда она положила свою ладонь, возникла красная полоса.
— Что-то не так? — Увидев испуг в ее глазах, Марк даже приподнялся на локте.
— Марк… Ты не поранился? Ты не порезался бритвой? — У Марка была самая интеллигентная, самая удобная для всех потенциальных любовниц привычка: бриться на ночь.
— С чего ты взяла? — Он быстро сел, провел пальцами по щеке, а потом поднес их к глазам — действительно похоже на кровь.
Выскочив из кровати, он направился в ванную и несколько секунд рассматривал себя в зеркало.
— Да нет, не похоже, что порезался, кара… Странно.
— Марк! — Ее отчаянный голос, похожий на крик раненого животного, заставил его выбежать из ванной.
Ольга стояла посреди комнаты и с отчаянием смотрела на собственные руки.
— Посмотри, Марк!
Она подняла ладони вверх и протянула их Марку: руки были мокрыми от снега.
И выпачканными в крови.
— Что… Что это, Марк? Это кровь, да?
Ее глаза, устремленные на мужа, умоляли, просили, требовали, заклинали: скажи, что это не так, Марк, милый… Скажи, что это не так. Скажи, что это не кровь.
Он бросился к Ольге:
— Ты поранилась, кара! Господи, сколько раз я просил тебя быть осторожной с режущими предметами.
— Марк! — Она жалко улыбнулась. — Ты же спрятал от меня все режущие предметы… Ты же чего-то боялся… Я не поранилась, Марк! У меня ничего не болит.
Она едва выталкивала из горла слова, ставшие огромными и совершенно непосильными для нее.
— Что это, Марк? Я не знаю, что это…
— Успокойся. — Он не удалялся от нее, но и не приближался. — Пойдем в ванную и умоемся. Смоем всю эту гадость.
Смоем, да?..
Он не успел закончить предложение. В дверь громко и настойчиво постучали.
Марк вздрогнул, но все-таки нашел в себе силы подойти к двери.
— Откройте.
— Собственно, мы еще спим… Кто это?
— Это Звягинцев.
— Что случилось. Пал Палыч?
— Я могу поговорить с вами?
— Да, конечно.
Марк отпер дверь и вышел на крыльцо. Звягинцев стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу — Боюсь, у меня для вас не очень хорошие новости — Он понизил голос и с состраданием взглянул на Марка Постарайтесь подготовить жену.
— Что?! О чем вы говорите? К чему я должен ее готовить?
— Мы нашли тело вашего тестя Он убит, Марк
Если репутация человека ничем не запятнана и он стоит перед выбором, жить или умереть, лучше продолжать жить.
Ямамото Цунэтомо. «Хагакурэ»
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Эта глупая фраза вертелась в голове Звягинцева последние два часа.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
А ведь он давно мог попросить отпуск и уехать из «Розы ветров» куда-нибудь в Евпаторию, где нет гальки, а есть только песочек — мелкий и золотистый. Именно мелкий и золотистый, несмотря на начало марта. Да, он вполне мог уехать в Евпаторию. Если бы, например, еще месяц назад — или даже две недели, или даже неделю — он подмахнул в администрации цидулку о заслуженном отдыхе, то теперь бы его не было в «Розе ветров».
Он совершал бы долгие прогулки по пляжу, кормил бы чаек и себя самого хлебом, унесенным из столовой после завтрака. За его столиком обязательно оказались бы милейшие люди, которым и в голову не пришло бы назвать его старым жирным козлом. Он целовал бы женщинам руки (говорят, это производит на них благоприятное впечатление) и разговаривал бы с мужчинами о футболе (это только кажется, что мужчины любят обсуждать женщин; на самом деле мужчины любят обсуждать последний гол Зидана на последнем чемпионате Европы).
У него был бы двухместный номер с соседом-хохлом из какого-нибудь Тернополя. Хохол оказался бы записным националистом, приверженцем лозунга: «Украинецъ Поки ты спав, москаль зъив твое сало'» Он демонстративно разговаривал бы только на своем хохляцком и делал бы Звягинцеву мелкие гадости.
Но все эти невинные гадости не шли бы ни в какое сравнение с той гадостью, которую на старости лет подсунула Пал Палычу «Роза ветров».
Труп в номере люкс, перед этим меркнет любой хохол.
Труп в номере. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.