– Мама, может, не надо? – спросил тревожно завхоз.
Ну надо же, убийца испытывает угрызения совести…
– Сережа, сейчас уже поздно давать задний ход, – стояла на своем директриса. – Если бы ты в тюрьме не увлекся религией, если бы не сообщил на исповеди отцу Нектарию о своем участии в похищении мальчика, если бы эта дура нас не подслушала... Тогда бы никого убивать не пришлось! А так надо позаботиться еще и о священнике, потому что он действует мне на нервы и заявляет, что ты обязан рассказать обо всем милиции. Теперь ты понимаешь, Сережа, что богу богово, а кесарю кесарево? Восемь миллионов долларов! Они станут нашими! Поэтому надо ликвидировать девчонку.
– Мама, ведь в ней живет душа ребенка, которого я убил, – проговорил с дрожью в голосе завхоз. – Это наказание за мои многочисленные грехи!
– Не мели ерунды! – отрезала Агния Борисовна. – Твоя Православная церковь не предусматривает переселения душ. А если в теле девчонки в самом деле живет душа Феликса, то, значит, все, что проповедует православие, фигня. Тогда нет необходимости в чем-то каяться и пытаться замолить грехи.
Какие, однако, прелестные учителя работают в наших школах и детских домах! Особа, готовая ради восьми миллионов долларов сжечь меня в топке, не исключено даже, что живьем, в течение многих десятилетий воспитывала ребят!
– Мама, я сам уже не знаю, чему верить, а чему нет, – обронил завхоз, а директриса заявила:
– Какая разница, Сережа, что будет после смерти! Если мы все попадем в ад, то не лучше ли при жизни успеть насладиться существованием? Мне шестьдесят четыре, и я хочу еще получить от жизни сполна! А при помощи восьми миллионов долларов это можно легко устроить. Если же ада нет, и мы в самом деле потом перерождаемся в теле другого человека, то тем более нет причин соблюдать моральные устои. Да и разве мы делаем что-то незаконное? Деньги валяются практически под ногами, мы только должны найти и подобрать их. Они все равно никому не принадлежат! А скорее всего, после смерти нет ничего, ни ада, ни рая, ни переселения душ, ни новой жизни. Как говорится, жили-были да сдохли-сгнили. Так даже лучше: тогда надо полностью концентрироваться на тех несчастных десятилетиях, которые отводит тебе природа.
Вот ведь доморощенная последовательница Ницше! Таким макаром можно любое, даже самое жуткое, преступление оправдать, и черное обелить, и от любой морали полностью отказаться. Впрочем, я уже не сомневалась, что директриса Агния Борисовна Плаксина никогда не была высокоморальным человеком.
– Хватит нюни распускать! – заметила та строго, обращаясь к сыну. – Пора приниматься за девчонку. Если она что-то и знает, особенно о том, куда делись деньги, мы должны выбить это из нее.
– Мама, она же ребенок... – начал завхоз, но Плаксина отрезала:
– Да хоть теленок! Сереженька, думай о восьми миллионах долларов! Неужели ты не хочешь, чтобы твоя престарелая мамочка хотя бы на закате лет насладилась жизнью? Я все для тебя делала, собой жертвовала, теперь настала твоя очередь, сынок, пожертвовать всем для своей любимой мамы. Вперед!
Однако как же она умеет выворачивать слова наизнанку…
Директриса и ее сынок удалились, а я почувствовала, что по щекам у меня бегут слезы. Ведь я ничего не в состоянии предпринять! Маша находится в руках этой садистки-директрисы, которая готова на все, лишь бы добраться до денег! И этот ее сынок... Тоже мне, нашел путь к богу! Если он такой верующий, то давно бы освободил нас! Вот, оказывается, сколько стоит вера – восемь миллионов «баксов».
Я прислушалась, потому что из-за стены донесся гул голосов. Ну-ка, ну-ка… Если приложить ухо к трубе, можно услышать то, о чем говорят в соседнем помещении…
А ни о чем хорошем там речь не вели. Плаксина продолжала обрабатывать сына, уверяя, что надо избавиться еще и от отца Нектария. Она, видите ли, слабая женщина, поэтому сие задание должен выполнить ее Сереженька. Вот ведь дьяволица! Родного сына подстрекает к убийству! Причем не к одному! И кем, интересно, Плаксина была в прошлой жизни – надзирательницей в нацистском концлагере или, может, Джеком-потрошителем?
Сынок сопротивлялся, но не шибко, потому что мамаша с легкостью развеивала его аргументы. Еще бы, вешать лапшу на уши она умела. Приказав ему начать работу с Машей, Плаксина ушла, сославшись на то, что ей пора вернуться к этим, как она выразилась, ублюдочным детям. Напрасно я считала ее энтузиасткой своего дела, директриса – двуличная тварь, которую и на пушечный выстрел нельзя подпускать к ребятам!
Я все прислушивалась, стараясь уловить крики или стоны Маши. Так прошло невесть сколько времени. Я даже неожиданно для себя задремала, а в себя пришла оттого, что Плаксина кричала на сына:
– Идиот, тупица, слюнтяй! Я же сказала тебе, что с девчонкой надо поработать, а ты вместо этого снял с нее путы! А если бы она удрала? Господи, и за что ты наградил меня таким сыном? Сначала ввязался в похищение, затем сел в тюрьму, а теперь не хочет помочь мне разыскать восемь миллионов!
Радовало, что Маша еще жива и невредима. И что я – тоже.
– Сергей, я тобой очень недовольна! – донеслось из-за стены. – Доверила козлу капусту! Сказала же тебе – пощекотать девчонке нервы и, если надо, применить к ней силу! Ладно, придется все самой делать. Так, дай мне щипцы! Да не эти, а большие! Ну-ка, Машка, говори, все, что знаешь! Чего головой мотаешь? Сейчас ты мне расскажешь, где деньги! Ведь если ты знала, где мальчишка закопан, значит, в курсе и где деньги лежат! Давай говори! Не мотай головой! Не хочешь ничего говорить? Ну что же, придется тогда применить силу… Как тебе это нравится? А вот это? Сереженька, раскали иглу! Ну, шевелись!
У меня волосы встали дыбом. Директриса детского дома, педагог и правдолюб, пытала беззащитную девочку! Нет предела человеческой подлости и мерзости!
Из-за стены до меня долетел громкий стон, а затем звук падающего тела. Что она сделала с Машей? Неужели... Если с девочкой что-то случится, я не перенесу! За это время я так привыкла к ней, так полюбила ее...
В двери заскрипел ключ. Ну вот, пришла и моя очередь. А Машу эта нацистка наверняка уже убила. Бедный, несчастный ребенок! В прошлой жизни ее задушили, в нынешней запытали насмерть…
На пороге возник трясущийся завхоз. С ножом в руке он приблизился ко мне, и я завизжала, заерзала, понимая, что он вот-вот прирежет меня. Но бугай вдруг принялся разрезать веревки, опутывавшие мои ноги, приговаривая:
– Что я наделал, что я наделал...
Едва он освободил мне руки, как я тотчас впилась когтями ему в лицо и, визжа, надавила большими пальцами на глаза. Мужик охнул, я же – и откуда только силища взялась? – вышибла у него из руки нож и оседлала его, словно наездница. Вся скопившаяся злоба и ненависть вырвались наружу, и в тот момент я походила на разбушевавшуюся ведьму, остановить которую не мог никто.
– Теть Кать! – донесся до меня ангельский голосок, и я поняла, что тот свет существует. Иначе бы Маша не взывала ко мне с небес, пытаясь, видимо, заступиться за жизнь бандита.