Оно, как и сад, производило неприятное впечатление – пыль толстым слоем лежала на разбросанных вещах, грязное белье кучей громоздилось в углу. Похоже, хозяин не убирался в доме последние несколько лет.
– Вот вы где! – послышался хриплый голос.
Я подняла голову и увидела спускающегося со второго этажа по шаткой лестнице старика. Скрюченные пальцы его правой руки впились в перила, в левой он зажал палку из красного дерева.
– Господин Клопперс? – спросила профессор. – Я – Кира Компанеец, мы говорили вчера по телефону. А это – госпожа Дана Драгомирович-Пуатье, она…
– Я знаю, кто ты, – хихикнул старик, подходя ко мне.
У него была яйцевидная голова, прикрытая жидкими седыми волосенками, огромные уши и лиловые губы. Старик был одет в клетчатую фланелевую рубашку и вельветовые штаны с подтяжками. Клопперс с первого взгляда стал мне неприятен.
– Ты та самая болтливая ведущая, которая достает всех несусветными глупостями, – сказал он и зашелся в кашле. Я отпрянула, не желая, чтобы старик наделил меня парой миллиардов микробов из своих легких.
Я привыкла не обижаться на подобные замечания, однако реплика старика показалась мне бестактной. Старче заявил:
– Ну что же, дамы, прошу вас в зал! Там мы сможем поговорить по душам! Давненько, скажу я вам, не навещали меня такие симпатичные бабцы.
Мы двинулись следом за Клопперсом и очутились в большой комнате. В ней царил полумрак – жалюзи на окнах были приспущены, зато на стене горели бра. Как и коридор, она была в ужасно запущенном состоянии – тарелки с позеленевшими объедками, старые газеты, пустые пузырьки, бутылки, книги – все это валялось на полу, на диване и креслах. Телевизор был накрыт салфеткой, на нем возвышался огромный керамический бюст Карла Маркса с отбитым носом. Я брезгливо поморщилась – и куда мы только попали!
Бронислав Клопперс ткнул палкой в сторону дивана и заявил:
– Ну-ка, скиньте вещички на пол и садитесь!
– Судя по всему, вам требуется генеральная уборка, – не выдержала я.
– Если хочешь, можешь приниматься за работу, я выделю тебе тряпку, ведро и швабру, – заявил старик и закашлялся.
Мы с профессоршей переглянулись, и Кира сказала:
– Уважаемый, мы лучше постоим.
– Ну как хотите! – ответил старик и уселся в кресло. – А у меня кости старые, в ногах правды нет!
Кира перешла в наступление:
– Господин Клопперс, вы заявили мне по телефону, что можете сообщить кое-что новое о Вулке Климовиче! Понимаете, это чрезвычайно важно! Если вы расскажете нам все, что вам известно, то спасете человеческие жизни!
Клопперс захихикал, и его смех был отвратителен:
– Спасу человеческие жизни, говоришь? Я двадцать семь лет работал палачом, расстреливал людей, и ты хочешь выжать из меня слезу? Уж и не знаю, сколько сотен душ на моей совести – много, очень много! И поверь, призраки ко мне не являются!
Старик, согнувшись пополам, закашлял. Моя злость к Клопперсу исчезла, мне стало его жаль. Он – одинокий пожилой человек, тяжело больной к тому же. Старик словно читал мои мысли. Застучав палкой по полу, он прокрякал:
– Что, красотка, тебе меня жаль? Жалость и сострадание – вот два самых ужасных чувства! Выживает сильнейший! Сколько раз я внушал себе эту мысль, и пришла пора мне убедиться в этом самому! Быстро сели!
Мы с Кирой одновременно опустились на захламленный диван. Клопперс причмокнул и заявил:
– Значит, вы приперлись сюда из-за убийств в Экаресте? Давно я не был в столице, лет эдак пятнадцать или даже больше. Эх, знатное раньше время было – я был палачом, получал от своей работы ни с чем не сравнимое удовольствие, у меня имелись жена и дети, солидная зарплата, отоваривались мы в спецмагазине, получали вареную ветчину, сгущенку и красную икру! А теперь что? Всех этих убийц и насильников, которым я раньше в затылок пулю пускал, в живых оставляют! Вот от этого и все зло!
Кира попыталась вернуть старика к основной теме нашего разговора:
– Господин Клопперс, вы правы, в столице происходят убийства девиц легкого поведения, и есть основания полагать, что их совершает… Вулк Климович!
Клопперс застучал по полу палкой и сказал:
– Значит, как шлюх резать стали, вы прибежали ко мне? Хорошо, что успели! А то врачи на мне крест поставили, говорят, что осталось мне не больше пары месяцев. Потом, значит, я встречусь со всеми, кого жизни лишил. Но я не боюсь! Мне стыдиться нечего, я важную работу выполнял, за нее мне государство платило! – Старик неожиданно залился слезами и, шмыгая носом, заявил: – Я многое знаю, но никому это не нужно – кроме вас! Соседи меня ненавидят, дети тоже, хотя раньше уважали и боялись. Гадкие мальчишки лезут через забор и бьют стекла.
– Господин Клопперс, – сказала профессор, – быть может, вы расскажете нам все, что вам известно о Вулке? Уверяю вас, это поможет следствию…
– Директор меня вышвырнул на улицу, – продолжал, словно не слыша ее, жаловаться старик. – Новые времена настали, расстреливать преступников теперь не в моде. – Он смолк и вдруг добавил: – Ты права, я очень много знаю, но кое-кто забыл об этом. Меня, говоришь, мертвым уже считают? До того как сдохну, расскажу о том, что мне известно! Вот ведь скандал-то будет! Надеюсь, что директор свое место потеряет!
– Так что же вам известно? – прошептала я. – Господин Клопперс, вы поможете остановить череду убийств…
– Да пусть он шлюх убивает, мне-то что, они этого заслужили, – равнодушно отозвался мерзкий старик. – Я как по радио услышал о том, что происходит в Экаресте, сразу понял – Вулк объявился! Странно, что он эти двадцать лет выжидал! Наконец-то он вернулся!
– Но как такое могло произойти? – спросила я, подталкивая старика к откровенности. – Климович же был расстрелян…
– Расстрелян! – захохотал старик, после чего минуты две или три натужно кашлял. – Болезнь проклятая замучила… Расстрелян, говоришь? Как бы не так! Вы же были в тюрьме, видели всю эту постановку – и дело Вулка, и отчет о его смерти, и даже могилку! Все это фальшивка!
Профессорша ахнула и странным тоном произнесла:
– Значит ли это, уважаемый, что… что Вулк Климович жив?
– А как же! – рассмеялся гадкий старик. – Только начальство, в том числе и нынешний директор, приложили все усилия, чтобы никто и никогда об этом не узнал. Вулк бежал за два дня до намеченного расстрела.
Мне сделалось дурно при мысли, что Климович, самый жестокий маньяк нашей страны (после Сердцееда, сыном которого он, по собственному утверждению, и является), бродит где-то по земле.
– Но как такое могло приключиться? – выпалила я. – Мы видели тюрьму, это помесь неприступной Бастилии с замком Иф! Оттуда невозможно бежать!
– Бежать можно отовсюду, – заметил Клопперс. – И из этой тюрьмы бежали, правда, всех потом нашли, по большей части мертвыми. Даже в те времена слухи о том, что в лесах обитает вулкодлак, намеренно поддерживались властью, и знаете с какой целью? Чтобы заключенные и не пытались готовить побег! Так ведь они в это до сих пор верят! По распоряжению директора несколько раз в год кое-кто из охранников под стенами воет, чтобы создать впечатление – это вулкодлак там шастает! И страх перед сказочной тварью надежно удерживает всех в тюрьме! Но Вулк был не из таких… Он сам был как вулкодлак, даром что Вулком звался. Или, вернее, зовется!