— Извольте, я расскажу вам правду. А с этим письмом вы можете делать все, что угодно. Я не боюсь. Я и раньше не боялся. И его не боялся тоже… — патетически закончил Тео. И ловко вынул из моих пальцев злополучную анонимку.
* * *
Я выползла из Дома ученых с квадратной головой. Не то чтобы рассказ Тео Лермитта как-то особенно потряс меня — после всего пережитого выбить меня из ко — леи могла бы разве что Варфоломеевская ночь. Или ядерная бомбардировка. Или известие о разводе Аллы Пугачевой и Филиппа Киркорова, любимых персонажей журнала «Дамский вечерок».
Но ясно было только одно — Тео Лермитт не убивал. Он даже не представлял себе, как это делается. Он слишком долго прожил среди беззащитных, молчаливых не имеющих возраста вещей. И слишком хорошо изучил их. И он не хотел смерти Олева Киви. Он вообще не хотел ничьей смерти. И только поэтому писал письма. По большому счету, это был даже не шантаж, а предупреждение. Пусть и составленное из наклеенных на листок букв.
Все, услышанное от Тео, проливало новый свет на жизнь удачливого виолончелиста. И этим ослепительным светом я хотела теперь залить Рейно.
Вот кто удивится! Вот кто наконец поймет, что принадлежность к маленькой, но гордой эстонской нации — это еще не повод отказывать в существовании другим народам. И не повод утверждать, что все без исключения эстонцы — ангелы с перепончатыми крыльями.
…Я долго бродила по улицам, а потом села в первый попавшийся трамвай и только в салоне позволила себе посмотреть на часы. Без пяти восемь.
Рейно наверняка еще не вернулся.
Что ж, придется сходить в какую-нибудь киношку и устроиться на последнем ряду. С фантастической историей Тео Лермитта в обнимку. Я уже знала, что эта история не будет давать мне покоя, что через какие-нибудь полчаса она начнет терзать меня и проситься наружу.
Я должна. Я должна хоть с кем-нибудь поделиться.
Вот только странно, что Филипп Кодрин так испугался фотографии с безобидным Тео. Наверняка Филипп работал на Киви. Но ведь Филя мог и не знать, что как убийца Тео Лермитт бесперспективен. Даже сверчок, даже ладожская корюшка были более опасны, чем специалист по Юго-Восточной Азии…
Пока я думала об этом, пошел ливень, а первый попавшийся трамвай привез меня туда, куда и должен был привезти.
На Васильевский.
Монтесума или Аурэл Чорбу?
Аурэл Чорбу или Монтесума?
Монтесума наверняка отбивается от фээсбэшной гиены Лемешонка. Таскает его по самым клоачным питерским местам, загоняет в сети армянской банной мафии, приманивает его к кафе «Севан»…
А с Аурэлом Чорбу я безнадежно опоздала.
Я обещала ему появиться в «КАСА МАРЭ» вчера, а сегодня — уже сегодня. Он наверняка меня не ждет. Но можно просто зайти в винную галерею и купить бутылку вина, которым поил меня Аурэл. Из своих ладоней.
Вот только названия этого вина я так и не запомнила.
…Я добралась до «КАСА МАРЭ» вымокшей до нитки, сопровождаемая раскатами грома и молниями, бившими прямо по темени. И сразу же нарвалась на табличку «CLOSED».
Винная галерея работала с 11 до 20. Без выходных и без перерывов на обед.
Что ж, приходится признать, что я действительно безнадежно опоздала. Даже купить вино.
Дождь потоком лил за шиворот, и только для того, чтобы защититься от его домогательств, я прижалась к стеклянной двери. И расплющила нос по стеклу.
И увидела…
Я увидела того, кого и должна была увидеть.
Аурэла Чорбу.
Аурэл что-то писал, склонившись над стойкой. Совсем как Соломон, подсчитывающий все богатства мира, которые достались ему от боженьки. И сердце у меня снова заколотилось — то ли от грозы, то ли от… Нет, лучше об этом не думать.
Ты все равно не сможешь уехать в Кишинев.
Чтобы хоть как-то заглушить, замаскировать этот бешеный стук или, наоборот, усилить его, я начала ломиться в двери.
Аурэл поднял голову. Очевидно, он пытался разглядеть кого-то за сплошной стеной дождя. А этим «кем-то» была я. Он подошел к двери.
И улыбнулся мне. И перевернул табличку: «OPEN».
Теперь можно было входить.
Я упала ему на руки, отряхиваясь от брызг и отфырки-ваясь от нахлынувших на меня чувств. Он взъерошил темными жесткими пальцами мои темные жесткие волосы и смачно поцеловал меня в щеку.
— Не обязательно было высаживать стекло. Там колокольчик.
— Хорошо. Я буду знать. В следующий раз…
— Следующего раза не будет. Завтра я уезжаю, а тебе без меня здесь нечего делать. Вообще-то я жду тебя со вчерашнего вечера.
— Правда?..
Он подхватил меня на руки и понес от двери. И посадил на стойку.
— Нет. Не правда. Просто у меня сегодня дела, и я задержался. Привожу в порядок бумаги.
— Понятно.
— Сиди здесь и никуда не исчезай.
— Я буду сидеть здесь и никуда не исчезну. Аурэл покинул меня, а я так и осталась сидеть на стойке. Подо мной натекла лужа, подо мной в полной боевой готовности стояли бутылки с самыми удивительными наклейками. А совсем рядом, в низком зальчике, обшитом ореховым деревом, в маленьких уютных гнездах спало вино. И у каждого вина было свое собственное нежное имя. Когда-нибудь я выучу эти имена. Все до единого…
Я закрыла глаза, сбросила ботинки и принялась болтать босыми ногами.
— Раздевайся!
Аурэл стоял совсем рядом. С рубашкой и лохматым пледом в руках.
— В смысле? — спросила я севшим голосом.
— Раздевайся — в смысле раздевайся. Или есть еще какие-нибудь другие смыслы?
— Но…
— Ты вся мокрая. Нужно высушиться.
— Но…
— Ты стесняешься? — Он несказанно удивился. — Ты меня стесняешься? Напрасно… Я очень старый человек.
— Хорошо…
Я принялась стягивать футболку через голову. А он принялся открывать бутылку коньяка. И когда я, соверщенно голая, завернулась в жесткий колючий плед, протянул мне низкую рюмку.
— Пей.
Я сделала глоток, и горло обожгла терпкая, даже на вкус янтарная жидкость.
— «Калараш», — Аурэл смешно сморщил усы. — Держу специально для девочек, попавших под дождь.
— И часто приходится открывать?
— Не часто. Совсем не часто. Сегодня — первый раз…
Я положила руки ему на плечи и рассмеялась:
— Вы удивительный!
— Я обыкновенный. — Он поправил бесстыдно разошедшийся на моей груди плед. Хотя слово «бесстыдный» можно было смело опускать.