Урманчеев словно прочел мои мысли, которые я пыталась скрыть, направив взгляд – единственное, что пока еще мне подчинялось, – в другую сторону.
– Надо бы ввести ей еще пару кубиков, – с сомнением пробормотал он.
– Не боишься, что коньки отбросит? Конечно, так и так от нее избавляться, но у меня был всего один шприц.
Психоаналитик подошел поближе и, сняв бейдж с именем и фамилией с лацкана халата, освободил булавку, на которой он крепился. А затем ткнул меня ею в плечо.
– Нет, – кивнул Урманчеев, – время еще есть. На обратном пути еще прихватим из моего кабинета.
Парочка вышла за дверь, предусмотрительно погасив свет. В замке повернулся ключ, и я осталась в кромешной тьме. Стояла августовская ночь, и окна кабинета заведующей неврологией выходили не на улицу, а на пустырь, поэтому тьма была и в самом деле практически непроглядной. Тем не менее я знала, что глаза скоро привыкнут и постепенно адаптируются, поэтому постаралась сосредоточиться на том, чтобы разработать руки и ноги. Это оказалось непросто: я чувствовала, что действие медикамента ослабевает, но тело по-прежнему мне не подчинялось.
Вообще-то все происходящее сильно походило на сон. Вот ты находишься в темном сыром подвале, связанная по рукам и ногам, а над твоей головой висит на тонкой ниточке топор… И вот, постепенно ниточка рвется, и топор опускается все ниже и ниже, и уже готов опуститься тебе на голову… Но в тот самый момент ты просыпаешься в холодном поту и понимаешь, что кошмар – всего лишь неприятное сновидение. Господи, как же мне хотелось, чтобы сейчас все так и оказалось! Но пробуждение не приходило, а значит, мне самой нужно было срочно что-то предпринимать, чтобы сон не стал явью.
Мне показалось, что я сдвинулась не при помощи мышц, а усилием воли, но это не имело значения. Главное, я все же могла двигаться, хотя конечности сводило судорогой. Ощущение было таким, какое чувствуешь, когда затекает рука или нога, только сейчас словно все тело затекло одновременно. Меня не связали, целиком полагаясь на действие адилина, и благодаря ошибке преступников я оказалась на полу, барахтаясь, как рыба на мелководье. Не знаю, как я это сделала, но затем, перевернувшись на живот, мне удалось встать на четвереньки. Интересно, смогу ли я ползти? Только куда ползти-то? На посту должна находиться я, а охранник на первом этаже, в приемном покое. Вряд ли я туда доберусь в своем теперешнем состоянии… Скорее всего, Власова и Урманчеев перехватят меня по пути, что вполне возможно, учитывая, что продвигаться вперед я могу не быстрее черепахи.
В тот момент, когда я, пыхтя и отдуваясь, подползала к двери, за ней раздался шорох. Кто-то подошел со стороны коридора и остановился всего в паре шагов от меня: я явственно слышала чье-то дыхание.
Голос еще плохо слушался меня, но все же я сумела издать несколько достаточно громких звуков, походивших на крик о помощи.
– Эй, ты что тут делаешь?! – раздался истерический вопль снаружи.
На сей раз это был голос заведующей неврологией. Потом я услышала, как что-то сказал Урманчеев. По-моему, выругался.
Господи, с кем же они разговаривают? Голоса стали такими тихими, что я уже не различала их, но слышала, что говорят три человека. Вдруг раздался тихий вскрик, а потом на короткое время наступила тишина. Затем дверь открылась, и зажегся свет. Власова стремительно вошла, а за ее широченной спиной я увидела Урманчеева, который что-то тащил с явным усилием. Не что-то, а кого-то… человека, женщину в белом халате… Это была Марина!
– Что вы… – машинально начала я и с радостью поняла, что язык уже полностью слушается меня.
– Глянь-ка, очухалась! – с нескрываемым удивлением воскликнул Урманчеев, разгибаясь. – Сильна, тварь, ничего не скажешь!
– Ничего, сейчас мы все исправим, – усмехнулась Власова, доставая из кармана наполненный шприц.
Мои глаза расширились. Я с ужасом подумала о том, как на меня подействует повторная доза кетамина, и эта мысль вполне могла оказаться последней в моей жизни. Я уже обрела способность говорить и немного шевелиться, но и речи не было о том, чтобы убежать или сопротивляться хоть сколько-нибудь успешно. Мой взгляд метнулся к лежащей на полу Марине. Что они с ней сделали? Убили? Боже, а я-то считала, что старшая медсестра заодно с Урманчеевым! Значит, я ошибалась? Сегодня Звонарева дежурила в приемном отделении, но зачем-то поднялась сюда, услышала за дверью Власовой странные звуки и… попала в ловушку, застигнутая заведующей и психоаналитиком, своим любовником. Подумать только, человек, с которым Марина спала, хладнокровно расправился с ней! Чего же ожидать мне?
Игла впилась в мою руку, хотя я и попыталась отпихнуть Власову, насевшую на меня так, что я едва могла дышать.
– Ну вот, иглу сломала… – вздохнула Власова, ничуть не разозлившись. Она сказала это так, словно журила непослушного пациента, не желающего выполнять предписания врача.
– Ты попала? – озабоченно поинтересовался Урманчеев.
– А то! Опыт, друг мой, не пропьешь!
Я словно окаменела. Теперь кетамин подействовал гораздо быстрее, и я сама себе напоминала подготовленную для мумификации жертву, которую собираются выпотрошить живьем, лишив подвижности, но оставив способность слышать и видеть. Имея перед глазами пример несчастной старшей медсестры, я поняла, что больше надеяться не на что.
Каталка не пролезла в дверной проем, и Урманчееву с Власовой пришлось выволочь меня в коридор и погрузить на нее.
– А с той, другой, что делать? – спросила завотделением.
– Ту – во второй заход, – отдуваясь, махнул рукой Урманчеев. – Она никуда не убежит.
Предусмотрительно накрыв меня одеялом до самого подбородка, Власова взялась за каталку сзади, а Урманчеев подхватил спереди. Меня покатили к грузовому лифту. Я молилась, чтобы по пути нам встретился кто-то – ну, хоть кто-нибудь! С другой стороны, он все равно вряд ли смог бы понять, что происходит нечто плохое. Внешне-то все выглядело обычно для больницы: просто два медика катят каталку с пациенткой.
Оказавшись в подвальном помещении, Власова и Урманчеев направились к черному входу. Там сейчас никого нет, и я знала, что они беспрепятственно покинут больницу, не вызывая никаких подозрений.
И вот в мои легкие, с трудом справляющиеся со своими обязанностями, неожиданно ворвался свежий, влажный воздух. Теперь я видела над головой темное небо, затянутое облаками. Собирался дождь, и мне невыносима была сама мысль о том, что дождь окажется последним, что я почувствую. Ненавижу сырость!
– Эй! – услышала я окрик, и меня захлестнула волна надежды. – Стойте!
Первые капли дождя упали на мое лицо. Кто-то быстро приближался к каталке, но, лежа лицом кверху и не имея возможности повернуть головы, я не видела, кто именно.
– Что случилось?
Кажется, охранник, но я не узнавала голоса. Возможно, новенький. Благослови его бог! Наверное, он вышел из приемного отделения, чтобы покурить, и решил прогуляться по периметру вместо того, чтобы оставаться на одном месте.