– Что значит – выперли? – не поняла я.
– Ну, кому-то реанимационная палата понадобилась. Честно говоря, подробностей не знаю, но сегодня с утра ваш зав прискакал взмыленный, как орловский гнедой, и устроил нашей такой «апокалипсис»…
Слово «апокалипсис» Марина произнесла с неправильным ударением. Она вообще любит новые слова. Когда они ей нравятся, Марина вставляет их в свою речь, причем не всегда к месту.
Недослушав Марину, я развернулась и рванула к Охлопковой. Влетев без стука, я застала ее поливающей цветы. Увидев выражение моего лица, начальница проглотила слова осуждения и сказала:
– Присаживайтесь, Агния Кирилловна: в ногах правды нет.
– Что случилось с пациенткой Васильевой? – выпалила я, даже не подумав послушаться совета Елены Георгиевны.
Охлопкова со вздохом поставила лейку с разбрызгивателем на подоконник и тяжело опустилась в свое глубокое кресло.
– Нет, вы все-таки присядьте, – сказала она. – Пациентка Васильева, к сожалению, скончалась, – бесцветным голосом продолжала Елена Георгиевна. – Это, разумеется, большое несчастье, но оно произошло не в нашем отделении…
– Но вы ее выкинули из реанимации! – воскликнула я, совершенно не заботясь о том, что могу в один миг испортить прекрасные отношения с непосредственной начальницей. Меня переполняли гнев и ужас от того, что произошло. Ведь я непосредственно участвовала в том, чтобы убедить Васильеву сделать операцию. Она сомневалась, раздумывала над тем, стоит ли это делать, не будет ли последствий… Господи, она и подумать не могла, каких именно последствий можно ожидать!
Вопреки моим ожиданиям, Охлопкова не разозлилась.
– Вам нужно успокоиться, Агния, – тихо сказала она, впервые называя меня по имени, без отчества. Несмотря на то что Елена Георгиевна ко мне явно благоволила, она никогда не позволяла себе фамильярности, всегда оставаясь на ступеньку выше всех подчиненных. Никто из нас не мог похвастаться тем, что Охлопкова находится с ним на дружеской ноге. Елена Георгиевна, несмотря на свой не самый пожилой возраст – всего пятьдесят два года, – относилась к начальникам старой закалки. Интеллигентная по натуре, она всегда требовала от персонала корректности и сама следовала собственным правилам, что, как я заметила, редкость для руководящих работников. За это я и уважала Охлопкову: возможно, она и не была гениальным специалистом, но умела работать с людьми и прекрасно справлялась с руководящими функциями. Я знала, что она давно разведена, детей не имеет и всю свою жизнь без остатка посвящает работе.
– Во-первых, – продолжала Елена Георгиевна, – не я выгнала, как вы изволили выразиться, эту женщину из реанимации. Все случилось где-то в одиннадцать вечера, когда в отделении находился только один дежурный врач. Именно этот врач и взял на себя слишком много, приняв решение, что Васильева, в силу своего возраста, хорошего здоровья и приличных послеоперационных показаний, может быть переведена в послеоперационную палату.
– И вы считаете, что это было правильно? – вскинулась я.
– Я не собираюсь обсуждать это со своими сотрудниками, – твердо ответила Охлопоква. Однако, очевидно, решив, что была со мной чересчур резка, добавила: – Я приму меры, чтобы выяснить, считать ли принятое дежурным врачом решение правомочным. С другой стороны, если судить по состоянию больной на момент перевода ее в палату, то оно было вполне удовлетворительным и вряд ли могло повлечь за собой смерть.
– Да, но если бы Васильева осталась в реанимации на ночь, врачи заметили бы изменения в ее состоянии и смогли бы вовремя среагировать! – горько сказала я.
– Возможно, вы правы, – вздохнула Елена Георгиевна. – Хотя, возможно, и нет. В любом случае пока рано судить о происшедшем. Насколько я понимаю, Агния Кирилловна, – продолжала заведующая, – вы отчего-то чувствуете себя виноватой из-за этого случая? Есть нечто, в чем вы можете себя упрекнуть?
– Не думаю, – покачала я головой, стараясь выглядеть спокойной. – Если только в том, что я поучаствовала в принятии пациенткой окончательного решения оперироваться.
– То есть?
Пришлось рассказать Охлопковой о нашем разговоре с Васильевой.
– Ну, – сказала она в конце, – если это все, то вам нечего волноваться: в конце концов, Васильева – взрослый человек, и никакие убеждения с вашей или с чьей-либо другой стороны не могут считаться насилием над ее личностью. Вы же не применяли пытки, так? Просто обрисовали пациентке преимущества эндопротезирования, а они несомненны – при удачном исходе операции. В любом случае, мы во всем разберемся. Полагаю, вы не слышали о том, что родственники Васильевой устроили у меня в кабинете целую революцию?
Я снова покачала головой.
– Они, конечно, имели на это полное право, – кивнув, сказала Охлопкова. – Только, по-моему, ошиблись адресом: обращаться следовало в отделение, где Васильевой делали операцию. Куда я, собственно, их и перенаправила, – добавила она тоном, показывающим, что разговор окончен.
Мне ничего не оставалось, кроме как попрощаться, но уйти домой как ни в чем не бывало я не могла. В отделении ортопедии и травматологии царило затишье: пациенты уже поужинали и разбрелись по своим палатам, а медсестры, кроме дежурных, разошлись по домам.
Дверь в кабинет Шилова оказалась закрытой, и я постучала.
– Да?!
Толкнув дверь, я вошла и едва поборола в себе желание снова захлопнуть ее. Шилов стоял у окна, скрестив руки на груди, а напротив него, на диване у стены, сидели несколько человек. Мне не составило труда сообразить, кто бы это мог быть.
– Заходите, Агния Кирилловна, – голос Шилова звучал напряженно. – Это – родные пациентки Васильевой, скончавшейся сегодня ночью.
Удивительно, что Шилов пригласил меня войти, а не предложил подождать, пока не закончит разговор. Может, ему требовались помощь и поддержка? Или я, как человек, принимавший непосредственное участие в операции, тоже считалась подозреваемой?
Родных было четверо. Оставлялось лишь удивляться тому, как они все уместились на маленьком диване. Правда, двое из них были совсем еще молоды и по-юношески стройны – молодой человек и девушка, очень бледная, с длинными русыми волосами, безжизненно спадавшими по обе стороны тонкого лица. Третий, худой мужчина с изможденным лицом, судя по всему, мог приходиться Васильевой братом, так как невероятно походил на нее. Ну а четвертый, полный и здоровый, занимающий чуть ли не всю вторую половину дивана, наверное, муж?
Терять пациентов – ужасная штука. Одно дело, когда это происходит на операционном столе, и ты не успеваешь принять необходимые меры по спасению жизни, или просто никакие меры не в состоянии предотвратить неизбежного. Другое, когда пациент благополучно переживает операцию, и ты выбрасываешь его из головы, просто перестаешь о нем думать, потому что он – больше не твой «клиент», а он возьми да и умри. Тогда все, о чем ты можешь думать, – это о нем и о том, правильно ли ты все сделал, не ошибся ли где.