А у этого, все быстрее крутящегося на лужайке среди яблонь, ноги кривые и грудь мохнатая. Фи.
Неожиданно Олейников резко выдохнул и застыл, стоя спиной к Маше. Она разглядела длинный белый шрам, пересекающий левую лопатку. «Все, теперь нужно осторожненько уйти, сделав вид, как будто меня здесь не было».
Она осторожно попятилась назад.
– Что, не спится? – негромко спросил Матвей, не оборачиваясь.
Маша вздрогнула от неожиданности.
– Я думала, вы меня не заметили, – призналась она. – Простите, я не хотела вам мешать.
Олейников обернулся.
– Вы не помешали. Тем более, я как раз хотел с вами поговорить.
– Хорошо, давайте поговорим… – Маша немного растерялась. – Прямо сейчас?
– Через десять минут, если вы не возражаете. Здесь, на этом же месте.
И Олейников быстро ушел, не узнав, возражает Маша или нет.
«Что за манера разговаривать, как со своей секретаршей, – сердилась Маша, бродя между яблонями и ощущая себя козой на привязи. – Поставил перед фактом и исчез».
Ей было не по себе. Маша рассердилась еще сильнее, когда поняла, что она побаивается Матвея Олейникова.
Он вернулся быстрее, чем прошло десять минут: чистый, с влажными после душа волосами, прилипшими ко лбу.
И в нежно-голубой рубашке оттенка юной незабудки.
– О чем вы хотели поговорить, Матвей? – спросила Маша, зачарованно глядя на рубашку.
– О вашем отъезде, – сказал Олейников.
Рубашка тут же была забыта. Маша сосредоточилась и приготовилась к бою.
– Хотите, чтобы я подвезла вас до Москвы? – любезно поинтересовалась она.
– Я живу в Петербурге.
– Петербург мне не по пути, – с сожалением сказала Маша.
– Вы прекрасно понимаете, что я не об этом.
Матвей остановился, и девушка тоже вынуждена была встать.
– А о чем? – холодно спросила она, сбрасывая притворную любезность.
– Когда вы собирались домой?
– Через неделю.
– Я бы на вашем месте изменил свои планы и уехал раньше. Скажем, завтра. В крайнем случае послезавтра.
Маша пожала плечами.
– С какой стати? Я приехала знакомиться с родственниками. Уверена, что двух дней мне не хватит.
– Послушайте, вы не получите наследства Марфы, – проникновенно и очень убедительно сказал Матвей, – поверьте мне, это так. Я хочу предупредить вас, чтобы вы не теряли времени зря.
– Очень мило с вашей стороны. Фактически вы только что обвинили меня в том, что я интересуюсь лишь деньгами вашей тети. А заодно сообщили, что денег мне не видать. Очевидно, такая стяжательница, как я, должна после этих слов залиться слезами и уйти пешком прочь со двора, метя пыль подолом.
– У вас нет подола, – некстати заметил Олейников.
Но Машу было уже не остановить. Ее душили горечь и злость.
– У вас не возникло даже мысли, что у меня могут быть другие причины, чтобы быть здесь. Знаете, пожалуй, я постараюсь оправдать репутацию, которой вы меня наградили: останусь и буду участвовать в этих крысиных гонках наравне со всеми. У меня ведь есть шанс победить, не правда ли? Именно поэтому вы так неуклюже пытаетесь отправить меня домой, прикрываясь моими интересами.
Она обогнула Матвея и быстрыми шагами пошла к дому, покраснев от негодования. Слышать гадости от Бориса Ярошкевича было и вполовину не так неприятно, потому что Ярошкевич сразу ей не понравился. Олейников – другое дело. Но на поверку оказалось, что и он ничуть не лучше.
«Еще немного – и я начну понимать, почему мать не общалась с ними всю жизнь».
На ступеньках крыльца сидела закутанная в белое фигурка. Подойдя ближе, Маша узнала Еву Освальд. Из пушистого белоснежного халата, приспущенного до груди, поднимались золотистые плечи – словно из пены; казалось, одно движение – и халат свалится с нее.
– Доброе утро, – мило улыбнулась Ева. – Уже уезжаете?
– Нет, – отрезала Маша так отрывисто, что лицо Евы вытянулось. – Я остаюсь. Причем надолго.
Из-за угла дома вышла Марфа Степановна в цветастом платке и с пустым ведром в руке. Обе женщины хором поздоровались с хозяйкой.
Олейникова остановилась, поставила ведро на землю и напустилась на Еву:
– А чтой-то ты, красавица, в каком бесстыдном виде тут сидишь? В бане девки так ходят, а ты на люди показалась! А ну, марш в дом, бесстыдница, и больше срамотой своей глаз не оскорбляй!
Ева вскочила, словно школьница, которую отчитала учительница.
– Как скажете, Марфа Степановна!
Присела в почтительно-ироническом книксене и убежала.
Старуха оглядела с ног до головы Машу, кажется, ища к чему придраться.
– Почему носишь джинсы, а не платье? – проворчала она наконец. – Женщина ты или нет? Ступай, переоденься. Сарафанчик какой-нибудь найди, или юбку…
В другое время Маша не стала бы спорить с пожилой женщиной и согласилась бы, что настоящая женщина должна носить исключительно платье. Но разговор с Матвеем Олейниковым выбил ее из колеи и лишил обычного миролюбия.
– Я, Марфа Степановна, уже вышла из того возраста, когда мне делали замечания по поводу одежды, – чуть резче, чем следовало, сказала Маша. – И носить буду то, что мне нравится.
Она ожидала вспышки, но Марфа вдруг улыбнулась и подмигнула ей:
– Молодец! Отстаиваешь свое мнение. Одобряю. Кстати, скоро будет завтрак, далеко не уходи!
Подхватила ведро и пошла наискосок через двор к курятнику.
Пока Успенская провожала старуху взглядом, ей на память пришло воспоминание о приятеле школьных лет, Вовке Мартынове. Любимой фразой Мартынова было: «Не обращайте внимания, мы все здесь немного чокнутые». Вовка применял ее к месту и не к месту. Но наиболее удачным следовало признать тот случай, когда они вдвоем залезли в кабинет биологии, чтобы украсть скелет. Скелет требовался для вечеринки, после которой Маша с Мартыновым собирались вернуть костлявого обратно.
Хохоча как сумасшедшие, они нацепили на скелет (который ласково называли Гришей) плавки и подводную маску. Согласно Вовкиному замыслу, на вечеринку с ними в обнимку должен был явиться покойный водолаз. Пикантность всей затее придавал тот факт, что именинник увлекался плаванием и собирался вскорости нырять где-то в Крыму, разыскивая на глубине археологические древности.
Но плану ребят не суждено было исполниться. В разгар суматохи в кабинете появился охранник и обнаружил Машу, Вовку и скелет Гришу в маске, натянутой на его желтый череп.
Охранник застыл в немом изумлении. На скелет покушались и раньше, но сделать из него водолаза додумался только Мартынов.