— Ладно. Ты всегда сумеешь успокоить.
— А как же, нас этому в институте учили. Специальный курс «успокоение вульгарис» называется, — отшутилась Вера.
Потом он убежал на работу, а Вера снова погрузилась в свои думы. У нее не было универсального рецепта от осенней печали и плохого настроения. Но зато она знала хороший способ обдумывать сложные ситуации. Надо заварить чашечку черного чая покрепче, открыть коробочку особенных шоколадных конфет под названием «Черная роза», на диване разложить кусочки разных тканей… Затем на журнальный столик водрузить старый добрый «Зингер» — и начинать шитье.
Нет ничего лучше шитья, чтобы навести порядок в голове. Ты наметываешь, отрезаешь и прострачиваешь, а все запутанные события распутываются. Вот и теперь, пока рождался очередной костюм, мысли ее текли одновременно в двух слоях.
Интересно, что и в мире кутюрных брендов случаются обманы, думала Вера. Допустим, некто великий и могучий, чье имя принято произносить только с большой буквы, изобрел очередной «шедевр» культовой марки: два сшитых вместе полотна ткани, какие-то смешные завороты, ненужные вытачки в районе паха, дикий цвет подкладки… Модницы от тряпки в полном восторге, потому как брендятина выглядит супер, на бедрах сидит без особых усилий, но… Носить ее можно только под наркозом. Внутренние швы натирают кожу, и шедевр начинает расползаться на третьем выходе в свет. Потому-то Вера предпочитала шить нечто новенькое сама, чтобы было стильно и внутри, и снаружи. Да и стоила вещица гораздо меньше.
Посмотрев на своего любимца Пая, сладко сопевшего в кресле, Вера подумала вторым слоем, что любовь к животным кое-что значит для развития личности. Скажем, дает чувство гармонии… Нет, если ты не способен этого чувствовать, тут ничего патологического. Просто отсутствие любви к животным — это душевный дальтонизм. Ты тогда не видишь весь диапазон жизненных красок, вот и все. А уж те, кто видит… «Не зря их называют похитителями наших сердец, — думала Вера. — Вот и Лидино сердце похитила рыжая Соня, и теперь не будет ей покоя, пока нам не удастся вернуть собаку. Да и прав ли был Михаил Афанасьевич, когда писал, что нельзя поместить всю свою привязанность в собаку? Очень даже можно».
Что касается возвращения Сони, то на эту тему она все успела продумать. Много времени оно не займет, от других дел не отвлечет.
* * *
Пока Вера шила, пока Андрей дневал и ночевал в ветклинике, пока Лида обзванивала всех приятельниц и делилась своим горем, а те делали вид, что сочувствуют. Соня сидела в старой будке в Осокорках.
Дача выглядела ровесницей Первой мировой войны, потому что никому не приходило в голову ее подкрасить, подремонтировать и вообще ухаживать как за чем-то, пригодным для жилья. Двор «украшали» разбросанные там и сям плетеные кресла, клетка, где когда-то обитали волнистые попугайчики, гамак. На старом столе, покрытом выцветшей клеенкой, были разложены огурцы, помидоры, плети зеленого лука и кривобокие красные яблоки. Соня смотрела на стол грустными глазами и понимала, что двое мужчин, сидящих за столом, говорят о ней.
— Ну, что мы будем делать с кабыздохом. Муха? — спросил человек в спецодежде и высоких шнурованных ботинках. От них пахло чем-то противным, и Соня несколько раз чихнула.
— Это не кабыздох, а сука, — назидательно поднял палеи второй. — Выкуп запросим. А что еще с ней делать?
Прищурившись, он смотрел на Соню, а сам думал о припасенной бутылке водки, купленной в том самом супермаркете, куда на свою беду зашла Завьялова и оставила собаку. И надо же такой удаче случиться, что он заехал туда в то же самое время, узнал актрису и вспомнил, что ему рассказывал Яцык о рыжей собаке. Все в театре были в курсе, а уж охранники в первую очередь.
Муха поднялся и не спеша понес свое колышущееся тело в дом. Стукнула дверца холодильника, забренчало стекло, и Муха появился у стола во дворе с запотевшей бутылкой, гранеными стаканами и куском колбасы.
«Кровянка», — принюхавшись, определила Соня.
— Выкуп? — переспросил Яцык, наблюдая, как неспешно разливает водку его товарищ, как нарезает тупым ножом кровянку и выкладывает куски прямо на бумагу из-под колбасы.
— А ты как думал? Ты ж сам мне все уши прожужжал: актрисулька богатенькая, актрисулька в бруликах ходит, актрисулька на «тойоте» ездит. А мы с тобой бедные. Вот пусть за любимую собачку платит. — Он поднял стакан, держа в другой руке ус зеленого лука и помидор, провозгласил тост: — Ну… За нас, за быстреньких!
Пили по-разному. Яцык — одним глотком, тут же жадно набросился на еду, словно не ел неделю. Муха медленно выцедил водку, со смаком откусил половину помидора, щипнул луку и блаженно прикрыл глаза, ожидая, когда водка и еда «дойдут до души».
Соня поняла, что делиться с ней они не собираются, и отвернулась.
— Денежки нам нужны, — сказал Яцык, продолжая жадно мести все, что лежало на столе. — Муха, ты сколько за псину затомишь?
— Позвони в театр, выясни, есть ли шорох. Кто в курсе про то, что у заслуженной артистки Завьяловой украли любимую моську? — Он налил еще по стакану.
Его приятель набрал номер театра.
— Але! Театр? Это кто? Ты, Жека? Привет. Не узнал? Ну ты даешь, это ж я, твой сменщик — Генка Яцышин! Теперь богатый буду, хе-хе! Как у вас дела? У меня? У меня дела супер. На даче отдыхаю. А вы там скучаете? Некогда вам скучать? Почему это? Ага, ага… Что Василий Максимыч сказал? Ну надо же, такое дело… Да я так просто. Выпил трошки, решил поговорить. Ну, извини. Бывай.
Нажав отбой, Яцышин сообщил:
— Весь театр на ушах. Все в курсе, что у великой Завьяловой такое горе. Даже местком собрали. Покудахтали старые пердуны и разошлись.
— Выходит, пора звонить «великой актрисе», — сказал Муха, разливая остатки водки в стаканы. — Пособим ее горю.
* * *
Старостин высадил Веру возле ее дома на Подоле, развернулся и сориентировался по карте. Ага, вырулить на Глубочицкую и вверх… Пробки, черт бы их побрал. Как в Москве почти.
Ну, и каковы же итоги командировки? Если спросить у него, Сергея Старостина, — никаких. Все это время, пока приходилось прохлаждаться в Москве, он держал связь со штабом в Конче-Заспе. Что мы имеем, как говорится, в активе? По пяти каналам местного телевидения уже по третьему разу прокрутили предложение Марата Ладыгина выдать награду тому, кто приведет ему дочь в целости и сохранности. И в Москве поличным связям Марата — тоже.
Так что имеем за сутки более сотни звонков. Вашу Миру Ладыгину видели там-то и там-то. В клубе «Гопак», у арки Дружбы Народов, которую местные с присущим только им туповатым юмором прозвали «Памятник затонувшему велосипедисту». На Майдане, конечно же. А еще на третьем этаже универмага «Украина», на вокзале на одиннадцатой платформе у поезда номер семьдесят восемь «Киев-Москва», третий вагон. «И куда мне ехать за вознаграждением?» — «А опишите, пожалуйста, приметы Миры… Спасибо, до свидания».