Лишь книги заглушали внутреннего диктатора. Единственное, что имеет смысл в этой жизни, — книги. Чтение. Какое удовольствие видеть эти буквы, печатные знаки! Он с детства испытывал перед ними уважение, трепетал перед непонятным. Потом постепенно научился читать, понимать знаки-буквы. Но трепет перед напечатанным на бумаге сохранился. Уважение к книге — это навсегда. А люди — случайный, надоедливый мусор.
Он был способен проглатывать в день по книге. Ему было все равно, что читать, лишь бы читать. Прочитанное не трогало его. Иногда удивляло, но очень скоро забывалось, утекало сквозь пальцы, исчезало. Книга не открывалась ему. Только сам процесс чтения захватывал. Читать было сладостно. Это был его наркотик.
А сами книги он никогда не собирал. Перед каждым новым случайным томиком он даже испытывал некоторый страх, робость, чувствуя, что ничего не поймет в написанном. Но стискивал зубы, преодолевал нерешительность и читал. Умные слова шли наркотиком прямо в вену.
Он так часто воображал себя персонажем книги, что даже поверил в это. А порой и чувствовал себя собственно книгой. С текстом, а может, даже с картинками. Контурными, которые можно раскрашивать. И тогда люди вокруг — картинки-раскраски. Он мог их либо раскрашивать, либо зачеркивать. И его самого вроде бы кто-то раскрашивал, но только черным фломастером. Других красок у того, кто читает его как книгу, нет. Тогда и у него для других книг будет только черная краска.
А ведь могли бы хоть одну картинку в нем раскрасить красным, зеленым, ярко-желтым, небесно-синим. Чтобы можно было листать и улыбаться. Нет. Не захотели. Так не жалуйтесь теперь, что на его страницах сплошная чернота.
Они тогда, в колонии, оставили его в покое, когда поняли, что он не боится боли и смерти. Когда он наказал нескольких самых смелых. Оставили в покое, но книг не давали. Сами читали, а ему — нет. Его крючило, ломало, высасывало внутренности. Хоть он и не подавал виду. Он терпел и ждал. Ждать и терпеть он умел. И дождался. Эти дураки устроили бунт — хотели, чтобы его от них убрали. Тогда он сам убрался. Ведь без чтения он уже совсем не мог. Любой ценой надо было выбраться наружу.
Он спрятался под носилками в автомобиле «скорой помощи». Во время переполоха никто не догадался заглянуть вниз. Кроме одного доктора, уже после, когда бригада вышла по вызову у какого-то дома. Даже водитель вышел покурить, а доктор все искал инструмент среди бесчисленных ящичков. И нашел — и инструмент, и его.
Он убил его этим самым инструментом. Использовать для убийства любые, самые странные предметы, что попадутся под руку, — для него было делом привычным. Молниеносно защелкнул на шее и вырвал артерию. Прочитал потом бирку: «корнцанг двузубый акушерский». Посмотрел на доктора, истекшего кровью. Хорошая мысль. Они резали себе вены, потому что не хотели его. Истекали кровью, протестуя против маньяка. Теперь не захочет он: будет рвать их вот этим двузубым инструментом. Будет протестовать против них. Истекайте кровью.
Они не давали ему читать. Не давали единственного, глупцы, что могло их защитить от него. И теперь он наказывает их. Тех или этих — неважно, нет никакой разницы. Наказывает людей. Не книги, а читающих — за то, что ему не давали читать. Если ему нельзя, то и им.
Он хорошо устроился, ловко спрятался. Никто никогда не станет искать его здесь. Даже в голову не придет. А он днем наблюдает за читающими, ночью наказывает.
Иногда людей собирается слишком много, но это его не беспокоит. Он привык быть в одиночестве посреди толпы. Они все вокруг какие-то ненастоящие. Как перила или ребра батареи отопления. Так и хочется провести по этим персонажам рукой, как по батареям или перилам. Рукой с зажатым в ней корнцангом. Чтобы они звенели и падали, падали…
Неужели скоро это закончится? Ведь она все-таки нашла его, пришла за ним. Его смерть. Они оба чувствуют друг друга. И знают, что чувствуют. Все ясно.
Почему же она сидит, пьет кофе и уходит? Неужели даже она не может до него добраться? Ведь никому так и не удалось до него добраться.
Даже ему самому.
* * *
Вера очнулась от дневного сна с тяжелой головой и колотящимся сердцем. Ведь Андрею там, во сне, угрожала опасность. Но и сейчас, когда она встала и тихонько, чтобы не разбудить дремлющего в кресле ветеринара, пошла в ванную и умылась холодной водой — тревога не исчезала. Голова наливалась тупой болью. И что-то нехорошее было впереди.
Надо скорее что-то делать! Действовать, расставить всех по нужным местам для последнего эпизода!.. Хватит раздумий.
Она набрала номер и тихо сказала:
—Орест Иванович, здравствуйте. Простите, что в выходной беспокою. Это Лученко. Узнали? Тогда к делу. У меня к вам срочный вопрос…
В трубке, судя по Вериному выражению лица, что-то говорили, спрашивали и сомневались. Подождав полминуты, Вера прервала собеседника.
— Одна экскурсантка громко восхищалась окрестностями, а потом возмущенно спросила, почему ей ничего не слышно. Ей ответили: «Если вы хоть на секунду замолчите, то услышите шум Ниагарского водопада». Так вот, если вы хоть на секунду замолчите, то услышите мой вопрос. Существует ли в Загорской колонии библиотека для осужденных? И если существует, то кто в ней работает библиотекарем? Меня не интересует его фамилия и имя-отчество. Только статус в иерархии зоны. Понимаете? Например, он вор в законе… Нет, только
это, больше ничего. И поскорее, Орест Иваныч, миленький!.. Жду.
— Кто это миленький, а?! — Двинятин неслышно подошел сзади. Он был тоже хмур после сна и не скрывал своего настроения. — Что у тебя общего с колонией и какими-то заключенными, читающими книжки? И при чем тут воры в законе?
Она могла бы развеселиться от его ревности. Пошалить, поластиться и поцеловать. Он бы, конечно, растаял. Но Вера просто и буднично посвятила ревнивца в некоторые свои размышления. В кое-что, пришедшее ей в голову во время шитья. Только сон не рассказывала. Он выслушал ее внимательно.
—Доверься мне, Андрюша, — попросила она. — Мне сейчас нужно твое полное и безоговорочное доверие. Тогда все получится.
— Если так… Считай, я твой инструмент для утверждения всемирной справедливости. Что нужно делать?
—После. Вначале сделаю несколько звонков.
—А что полковник сказал?
—Ничего не обещал. Попробует узнать.
Она позвонила Абдулову, предчувствуя, что разговор будет непростым. Он сразу спросил, нашла ли Лученко убийцу его жены. Вера объяснила, что рассчитывает сделать это сегодня поздним вечером и что ей требуется помощь его охранников, самых профессиональных и тренированных.
— У меня вся команда такая, — буркнул Абдулов. — Но есть одно условие.
—Догадываюсь…
— Я хочу получить его. Сразу.
—И потом вы его милиции не отдадите?
—Нет.
Разговаривать с Абдуловым было и просто, и трудно. Он не произносил ни одного лишнего слова, строил фразы с минимумом прилагательных. Но переубедить его, если он что-то решил, никто не мог.