Она прислушивалась к далеким редким звукам, долетавшим с покрытой мраком равнины, и вздрагивала всякий раз, как до нее доносился хруст сухой ветки или шелест падающего листа: в этих звуках ей чудились шаги Камилла.
Но в столь поздний час Камилл не мог возвратиться из Парижа пешком: Кармелите следовало ожидать не звук шагов, а стук подъезжавшей кареты.
Ночная тишина, печальный шепот ветра в листве, скользящие по ветру листья, леденящий кровь крик совы с соседнего тополя — все это так действовало на Кармелиту, что в конце концов из ее глаз брызнули слезы и потекли по пальцам.
Как не похожа была эта осенняя ночь, мрачная и полная страхов, когда Кармелита, сидя у окна, в отчаянии ожидала возвращения Камилла, на тот весенний вечер, который она провела вместе с Коломбаном среди сирени и роз!
А ведь с тех пор прошло всего пять месяцев.
Правда, для того чтобы полностью изменить жизнь, пяти месяцев много — довольно одной минуты, одного мгновения, одной-единственной ненастной ночи!
Наконец около часу ночи послышался шум подъезжающей кареты.
Кармелита вытерла слезы, прислушалась и с радостью, к которой примешивалась безотчетная грусть, отметила про себя, что карета съехала на обочину и остановилась у ворот.
Почему в ее сердце одна струна отозвалась острой болью, в то время как все другие трепетали от радости?
Она хотела было спуститься вниз, чтобы поскорее оказаться в объятиях Камилла, но на первой же ступеньке остановилась.
Зато сам Камилл выпрыгнул из кареты и, хлопнув дверью, бросился к ней.
Он встретил Кармелиту на полдороге. Едва держась на ногах, она прислонилась к стене.
Она так страстно ждала его возвращения! Что же за болезненная слабость поразила девушку при его приближении?
Камилл обнял Кармелиту со свойственным ему пылом.
Утром он точно так же обнимал принцессу Ванврскую, может быть, не так крепко, даже, возможно, не так горячо, ведь за опоздание ему предстояло вымолить у Кармелиты прощение.
Девушка встретила его холоднее, чем собиралась. Женщины обладают своеобразным инстинктом, и он редко их подводит: мужчина всегда уносит от женщины, только что оставленной, нечто неуловимое, внушающее подозрение той, к которой он возвращается.
Кармелита ни о чем таком и понятия не имела; просто ей казалось, что, помимо опоздания, ей следует упрекнуть Камилла в чем-то еще.
В чем? Она не знала; но болезненно звучащая в ее сердце струна таила в себе упрек.
— Прости, дорогая, что я заставил тебя волноваться! — проговорил Камилл. — Клянусь тебе, что это зависело не от меня.
— Не клянись! — попросила Кармелита. — Разве я в тебе сомневаюсь? Зачем тебе меня обманывать? Если ты меня еще любишь, значит, тебя задержали обстоятельства, которые были сильнее тебя. Если же ты меня больше не любишь, зачем мне знать причину твоего опоздания?
— Ах, Кармелита! — вскричал Камилл. — Как я могу тебя не любить?! Как я могу жить без тебя?
Кармелита печально улыбнулась.
Ей почудилось, будто между ней и ее возлюбленным промелькнула тень женщины.
Камилл проводил Кармелиту в ее комнату и подошел к окну, чтобы его закрыть: ночи становились холодными.
Кармелита пять часов просидела у этого окна, но не почувствовала холода.
Она хотела было сказать: «Оставь окно отворенным, Камилл, я задыхаюсь!»
Она открыла рот, но не издала ни звука и опустилась на диван.
Камилл обернулся, увидел, что ей нехорошо, и бросился к ее ногам.
— Произошло вот что, — заторопился он. — Вообрази, я встретил в Париже двух креолов с Мартиники, двух друзей, которых я не видел., даже не могу тебе сказать, с каких пор. Мы вспоминали о нашей прекрасной родине — она скоро станет и твоей родиной, мы говорили о тебе…
— Обо мне? — вздрогнула Кармелита.
— Ну, конечно, о тебе… Разве я могу говорить еще о чем-нибудь, когда у меня есть ты? Я не называл твоего имени, разумеется. Я успел купить не все, что хотел. Они поехали со мной за покупками, но при условии, что я с ними пообедаю и поеду в Оперу… Там сегодня давали спектакль об убежище Лаисы. Ты ведь знаешь, что для меня существуют две вещи в целом свете: ты и музыка. Как жаль, что тебя не было с нами! Как бы тебе это понравилось!
Кармелита едва заметно шевельнула бровями.
— Меня там не было, — сказала она.
— Да, ты была здесь, бедная крошка. Но ты сама виновата: почему ты не захотела поехать со мной?
— Да, я сама виновата, — подтвердила Кармелита. — Поэтому я и не жалуюсь.
— Почему же, вместо того чтобы развлекаться, ты скучала?
— Я не скучала, я ждала тебя.
— Да ты просто ангел!
Камилл снова пылко обнял Кармелиту.
Она встретила его ласку почти равнодушно.
Поверх головы Камилла, по-прежнему стоявшего перед ней на коленях, она смотрела на розовый куст, на котором оставалось несколько цветков — бледных, чахлых, последних.
В эту самую минуту один из них стал осыпаться у Кармелиты на глазах, и она с невыразимой печалью провожала взглядом падающие лепестки.
Камилл чувствовал, что его слова не достигают цели; он продолжал настаивать, он возвращался к подробностям, которые должны были придать его рассказу больше правдоподобия.
Кармелита слышала его, но смысл его слов перестал доходить до ее сознания.
Она улыбалась, кивала, отвечала односложно и не понимала ни того, что говорит ей Камилл, ни того, что она ему отвечает.
Пробило два часа. Кармелита вздрогнула.
— Два часа! — заметила она. — Вы устали, я — тоже, друг мой; ступайте к себе и оставьте меня; завтра вы мне сообщите все, о чем не успели рассказать сегодня; я теперь знаю, что с вами не случилось ничего страшного, и я счастлива!
Камиллу уже несколько минут было не по себе: он не знал, ни как выйти, ни как остаться.
Впрочем, слова Кармелиты, казалось, его опечалили.
— Ты меня выпроваживаешь, злючка? — сказал он.
— Что, что? — не поняла Кармелита.
— Ладно, ладно, я вижу, ты на меня дуешься, — проговорил Камилл.
— Я? — удивилась Кармелита. — А с какой стати мне на тебя дуться?
— Да откуда мне знать? Каприз, может быть.
— Да, действительно, — печально улыбнувшись, кивну —
ла Кармелита. — Возможно, я капризна, Камилл. Постараюсь исправиться… До завтра!
Камилл в последний раз поцеловал Кармелиту; она холодно, как мраморная статуя, встретила его ласку. Он вышел.