– Хм. И с чего вы планируете начать? – осведомился Перигорский.
– С того, чтобы найти ее следы в том районе, где ее высадил водитель.
– Да ни черта там не нашли! – Лямина задела самоуверенность этого выскочки, которому шеф почему-то доверял беспрекословно.
– Значит, не там искали.
«В Хамельн он вошел в окружении визжащих детей – они не боялись приблизиться к Крысолову. Под звуки дудочки, размахивая шестом, дребезжащим и звенящим бубенчиками, приплясывая и подпрыгивая, Крысолов шел по городу, а дети бежали за ним, передразнивая его походку. Они орали, протягивали руки к шесту, и он отвесил пару затрещин самым крикливым и наглым, теребившим и дергавшим его за подол и пытавшимся повиснуть на мешке за его спиной. Мешок он оберегал очень тщательно.
Стражники, охранявшие город, пропустили его беспрепятственно. Попробовали бы не пропустить! Мост через ров был опущен, и по нему тонкой струйкой тек небогатый люд – все больше крестьяне на телегах, заваленных мешками. Они шарахались от Крысолова в сторону, крестясь, и все разговоры смолкали при его приближении, стоило только людям разобраться, откуда доносится пение дудочки.
Когда он очутился за городскими воротами, неожиданно раздался звук, который заглушил и вскрики, и разговоры, и уж подавно слабый голосок его игрушки. Звон колокола. «Дон-н-н! Дон-н-н! Дон-н-н! – отбивал колокол, и ему вторил другой: – Дин! Дан! Дон-н-н-н!» Словно город встречал Крысолова, одновременно и приветствуя, и угрожая: тяжелый колокольный звон плыл в небе, растекался по улицам, и дудочкин напев казался слабым и беспомощным, словно придавленным им. Но когда смолкли колокола, дудочка вернулась в свое право, и снова зазвучала простенькая мелодия. Крысолов придумал ее сам много лет назад, с тех пор всегда играл только ее, оказываясь в новом месте, и считал чем-то вроде своего талисмана. Поэтому ему не понравилось, как некстати пробили колокола. Второй его талисман находился в сумке, и он чувствовал, что давно пора его проверить. Но сейчас время было совсем неподходящее. Нужно подождать, когда он окажется в одиночестве.
Женщины, высыпавшие навстречу, смотрели на него расширенными испуганными глазами, а некоторые принимались визжать куда громче своих отпрысков и удирали либо застывали на месте как вкопанные – видно, давненько в их городе не появлялись крысоловы, а если появлялись, то выглядели иначе. «К тому же не каждый день увидишь слугу Дьявола», – с внутренней усмешкой подумал Крысолов. Но он заметил и заинтересованные взгляды. В одном из окон, не закрытых ставнями, мелькнуло его отражение: высокий, худой, заросший человек с синими глазами. Мать была синеглазой, он пошел в нее. Несколько женщин из тех, которых он покупал, говорили, что у него удивительные глаза – но он не верил: конечно же, лгали, чтобы вытащить из него побольше монет. Некоторые проявляли удивительную настойчивость в попытках встретиться с ним снова, но и это было объяснимо: он всегда платил, и платил щедро.
Оглядевшись, Крысолов увидел: мужчины в городе почти все были с гладкими щеками и подбородками – значит, и сюда пришло поветрие сбривать волосы на лице.
У многих детей он заметил в руках игрушки – вертушки на палках, бешено крутившиеся, когда их лопасти попадали под сильный порыв ветра. Их громкий стрекот заполнял улицы, и непрерывно то здесь, то там начинала трещать новая вертушка. Крысолов видел, как мальчишки, собирающиеся драться, втыкали палки между камней мостовой и вцеплялись друг другу в волосы, словно дикие звереныши. Он никогда не испытывал симпатии к детям, но эти были особенно злобны и яростны.
Он чувствовал присутствие крыс, и близкое присутствие, но ни одного зверька не попалось ему на глаза, хотя он обшаривал улицу внимательным взглядом, стараясь замечать все детали. Он уже начал опасаться, что толстуха соврала ему или все выдумала, потому что город, на первый взгляд, вовсе не был охвачен страхом, как те деревни в Вестфалии. И вид у жителей был озабоченный, а у некоторых испуганный, но то был страх, вызванный его появлением.
И все же толпа, сопровождавшая его, незаметно разрослась. Теперь за ним следовали не только дети, но и взрослые, которые хоть и опасались вступать в разговоры с пришельцем, но перекидывались фразами между собой, словно бы не замечая его, будто шли по своим делам и случайно встретились. Лишь один человек осмелился приблизиться к нему и теперь волочился рядом, почти вплотную, хотя Крысолов предпочел бы, чтобы тот отошел подальше – старый, изъеденный язвами и покрытый коростой старик в лохмотьях, вонючий, как разлагающийся крысиный труп. Дети тыкали в него палками, а старик огрызался, оскаливая оставшийся во рту десяток гнилых зубов. И все время бормотал, бормотал, так что в конце концов Крысолов начал прислушиваться к тому, что же он бормочет.
– Говорят добрые люди, и злые тоже, и те, кто не добрые и не злые, каких большинство, – бубнил старик себе под нос, но вполне отчетливо, так что Крысолов слышал каждое слово, – что появились удивительные крысы, с длинной шерстью, такой длинной, что они кажутся заволосевшими. Еще говорят, что среди черных видели таких крыс, каких никогда не появлялось раньше, – с белой шерстью, такой белой, словно срезали ее с овец. И говорят также, что от союза белых и черных крыс рождается раз в сто лет такая тварь, которая приходит, чтобы истребить род людской, и узнать ее можно только по знаку зверя за левым ухом и еще по запаху, потому что пахнет от нее молоком, а всем известно, что крысы выкармливают своих отродий желчью, а не молоком. И молоко той твари нужно для того, чтобы выкормить сына дьявольского, ибо из всех живых существ никто, кроме крысы, не согласился на такой грех перед Господом Богом нашим. И еще говорят… – старик понизил голос, – что они разносят черную смерть.
Крысолов вздрогнул и сбился с шага, но не остановился и не подал вида, что расслышал последние слова. Все, что бормотал вонючий нищий до этого, было обычной бессмыслицей, которой Крысолов наслушался невероятное количество за годы своих странствий. Но черная смерть не была бессмыслицей.
Он повернулся и посмотрел на старика, но тот с неожиданным проворством вдруг скользнул в толпу детей, с верещанием рассыпавшихся в разные стороны, и исчез в темном переулке, сверкнув на прощанье неприличной прорехой в своей дырявой одежде. Крысолов проводил его мрачным взглядом. Впрочем, правду говорил нищий или врал, но сказанное им следовало запомнить.
Они двигались по главной улице города туда, где острыми иглами шпилей целился в проплывавшее над ним брюхо облака собор. Издалека завидев его, Крысолов поразился тому, насколько тот огромен и величественен. Но отчего-то чем ближе они подходили, тем меньше казался собор, и когда стискивавшие их справа и слева дома расступились и Крысолов очутился на главной площади, впечатление ошеломительной грандиозности рассеялось окончательно. Собор как собор, подходящий для богатого города.
Рядом не такая высокая, но куда более основательная, громоздилась ратуша – мрачное каменное здание, больше похожее на тюрьму. Вокруг – опустевшие лавки, оставленные деревянные лотки, под которыми все вычищено так, словно торговцы, уходя, вылизали площадь языками.