— Нурамон, не упрекай себя. У демона было твое лицо, и твое тело соблазнило меня. Однако не думай, что я испытываю теперь презрение или отвращение. Я люблю тебя более, чем когда-либо. Презирай не себя, презирай девантара! Он обратил то, что мы испытываем друг по отношению к другу, против нас. Его поступок померкнет только в том случае, если мы сохраним то, что есть между нами. Тогда он станет неважным. Не вини себя. — Обилее посмотрела на него, словно ожидая реакции с его стороны. В глазах ее читалась мольба, которой он не мог противиться. Он глубоко вздохнул и кивнул.

Теперь Обилее взяла за руку Фародина.

— А ты, Фародин, не думай, что я уже сделала выбор. Нет, я не выбрала втайне Нурамона. Демон пришел ко мне не поэтому.

— Но где же ты, Нороэлль? — спросил Фародин. Он запутался. На миг ему показалось даже, что перед ним действительно стоит его возлюбленная.

Обилее улыбнулась, склонив при этом на бок голову, как это часто делала Нороэлль. Однако взгляд ее был печален.

— Я знала, что ты задашь этот вопрос. Одной той искры, которую ты приоткрыл мне в ту ночь, одного взгляда в твою душу стало довольно, чтобы познать тебя так, как мне всегда того хотелось. Я могу читать в твоей душе так же, как на лице Нурамона. Так где же я? Что ж, вам будет больно узнать об этом. Потому что я в таком месте, где никто никогда меня не найдет. Королева навсегда изгнала меня из Альвенмарка. Теперь нас разделяют барьеры, преодолеть которые вы не сможете. У меня остается только воспоминание; воспоминание о ночи перед вашим отъездом, когда вы оба дали мне так много. Ты, Фародин, показал мне блеск своей души. А ты, Нурамон, впервые коснулся меня.

Обилее умолкла; казалось, она колеблется.

— Вы должны узнать, почему меня изгнали. У ребенка, которого я родила, были круглые уши, и королева разглядела в нем дитя демона, дитя девантара. Я должна была явиться с сыном ко двору через три ночи, однако королева послала Дийелона и его воинов еще в ту же ночь, чтобы убить ребенка. Я отнесла мальчика в Другой мир, в место, где королеве будет трудно отыскать моего сына. И представ перед Эмерелль, я отказалась выдать, где он скрывается. Простите меня, если сможете, ибо я не видела зла в глазах малыша. Теперь вы знаете о моем позоре. Но он не должен стать вашим. Простите меня, что я поступила настолько глупо. — Обилее расплакалась, потому что и Нороэлль когда-то не смогла сдержать слез. — Пожалуйста, помните все те чудесные годы, которые мы провели вместе. Ведь в них не было ничего дурного; не случилось ничего, о чем нам стоило бы жалеть. Что бы ни случилось, пожалуйста, не забывайте меня… Пожалуйста, не забывайте меня… — Обилее уже не могла сдерживать свои чувства. — Таковы были слова Нороэлль! — сдавленным от рыданий голосом сказала она и спрятала голову на плече Нурамона, а тот смотрел на Фародина, наблюдал за застывшим лицом товарища. Он не увидел слез, не увидел дрожи, вообще никаких признаков горя. Сам Нурамон не мог никак поверить в то, что сказала Обилее. Это было слишком оглушительно, чтобы осознать все сразу.

А Фародин видел на лице Нурамона то, что ощущал сам. Ему казалось, что чувства его отделились от тела. Он стоял и не знал, почему не может плакать.

Прошло время, прежде чем Обилее взяла себя в руки.

— Простите меня! Я не думала, что будет так мучительно больно. Все эти годы я хранила в себе эти слова; слова, которые Нороэлль говорила ребенку и которые вы теперь слышите из уст женщины. — Обилее отвернулась от обоих и подошла к краю террасы. Там она подняла что-то с перил и протянула им.

— У меня есть для вас последний подарок Нороэлль. — Она раскрыла ладони и показала им альмандин и изумруд. — Это камни из ее озера. Они должны напоминать вам о ней.

Фародин взял изумруд, и ему вспомнилось озеро. Когда-то Нороэлль сказала ему, что камни будут расти под чарами источника.

Нурамон посмотрел на лежащий на ладони Обилее альмандин. Поколебавшись, он коснулся пальцами гладкой поверхности красно-коричневого камня. Почувствовал магию. То была волшебная сила Нороэлль.

— Я тоже чувствую ее, — сказала Обилее. — Мне она тоже подарила камень. — На шее у эльфийки на цепочке висел бриллиант.

Нурамон сжал в ладони альмандин. Вот и все, что осталось ему от Нороэлль: тепло и касание магии в подарок.

Обилее отодвинулась.

— Мне нужно идти, — сказала она. — Простите меня! Мне нужно побыть одной.

Когда она уходила, Фародин и Нурамон смотрели ей вслед.

— Тридцать лет носила она в себе эту боль, — сказал Нурамон. — Если нам эти несколько дней показались вечностью, то она пережила тысячу вечностей.

— Вот, значит, каков конец, — произнес Фародин. Происшедшее не укладывалось у него в голове. Все в его жизни было направлено на Нороэлль. Он мог себе представить многое: что он умрет, что Нороэлль выберет Нурамона, но никогда не готовился к подобному…

— Конец? — Похоже, Нурамон не был готов принять это. Нет, это еще не конец. Это начало, начало невозможного пути. Пусть говорили, что нельзя слишком часто бросать вызов судьбе, он сделает все, чтобы найти и освободить Нороэлль. — Я поговорю с королевой.

— Она не станет тебя слушать.

— Это мы еще посмотрим, — ответил Нурамон и хотел уйти.

— Подожди!

— Чего? Что мне еще терять? А ты спроси себя, насколько далеко ты готов пойти ради нее! — И с этими словами Нурамон исчез в замке.

— До конца всех миров, — прошептал про себя Фародин, думая об Айлеен.

Три лица

Ворота в тронный зал были открыты. На противоположном конце его Нурамон увидел стоящую возле чаши королеву. Он хотел было войти, но мастер Альвиас преградил ему путь.

— Ты куда, Нурамон?

— Я хочу поговорить с королевой о Нороэлль и попросить ее о милосердии.

— Ты не должен входить в этот зал в гневе!

— Боишься, что я смогу поднять руку на Эмерелль?

Мастер Альвиас смерил его взглядом.

— Нет.

— Тогда пропусти!

Альвиас перевел взгляд на владычицу, и так коротко кивнула.

— Она примет тебя, — нехотя произнес он. — Однако держи свои чувства в узде! — И с этими словами он отошел в сторону.

Спеша навстречу Эмерелль, Нурамон услышал, как дверь за его спиной захлопнулась. Королева встала у ступеней, ведущих к ее трону. На лице ее отражались спокойствие и доброта. Никогда еще Эмерелль не воплощала для него в такой мере мать всех детей альвов.

Нурамон почувствовал, как отступает гнев. Королева стояла молча и смотрела на него так же, как в ту ночь, когда пришла в его комнату и внушила мужество и веру в себя. Невольно вспомнились слова оракула, которые она поведала ему и которые так много значили для него.