– Что же ты сделал? – удивленно спросил Ингольв. – Ты – такой мирный человек?
– Я сделал это чудовище, этого дракона. – Тормод хотел показать на «Медведя», но побоялся упасть и продолжал смотреть на Ингольва. – За это мне надо было отрубить обе руки, чтобы они никогда больше такого не делали.
– Ты напрасно бранишь сам себя! – возразил Ингольв. – Лучшего корабля у меня не было еще никогда. Я так благодарен тебе за него…
Он не успел еще договорить, как увидел, что Тормод медленно оседает на землю. Глаза старого корабельщика закрылись, седая голова ударилась о тын и склонилась к пыли. Обессилев от потери крови, он потерял сознание.
– Чего же вы стоите? – Эйрик ярл обернулся к своим людям. – Помогите ему! Не каждый день боги сотворяют таких замечательных мастеров.
День этот тянулся долго, как год, как целая жизнь, и для многих он и стал всей жизнью. Еще не начинало темнеть, а посад уже лежал в горящих развалинах. Только Княщина оставалась спокойной, хотя возле нее стояло на Волхове два корабля. Их дружины окружили крепость. Стены Княщины были устроены из бревенчатых городен [168] и, хотя были не очень высоки, все же служили достаточно надежной защитой. По всему заборолу стояло множество вооруженных людей из дружины Оддлейва ярла.
Среди дружины на стене стояла и боярыня Ильмера. Собравшимся внизу викингам Эйрика хорошо была видна фигура молодой женщины в красном платье, с синим плащом на плечах, с вышитым золотом очелье [169] и белым покрывалом на голове. Она стояла уже давно, не сводя глаз с разоренного города.
Со стены Княщины, стоявшей на горе, был хорошо виден весь берег Волхова с Олеговой крепостью и Околоградьем. Страшное зрелище предстало глазам хозяйки Княщины, привыкшей видеть отсюда множество соломенных крыш на улицах посада и бурлящее многолюдство торговой площади! С улиц Околоградья теперь тянулся клубами темный дым пожаров, застилая взор, но и сквозь него можно было разглядеть боевые корабли Эйрика ярла, чередой протянувшиеся вдоль всего обжитого берега. Несколько самых крупных собралось напротив Олеговой крепости.
– О, сколько их! – изумленно воскликнула она, едва поднявшись сюда.
– Здесь десять, – сказал ей один из гридманов [170] . – Еще один дрэки остался возле Любшина городка, а один лангскип ушел вверх, к Гестевельде.
– Но он не пройдет через пороги!
– Зачем ему идти через пороги? Корабль встанет у межи [171] , а люди дойдут сами – там уже близко. Зато в Гестевельде много серебра – там берут пошлину с купцов.
– Но что он хочет делать? – Хозяйка снова обратила взор к Олеговой крепости. Тогда посад уже был захвачен, но каменная крепость обещала хоть какую-то защиту. Возле ворот ее уже собирались воины Эйрика с топорами и бревнами. – Неужели Эйрик хочет захватить и детинец тоже?
– Так же верно, как то, что он разграбил посад, – сказала Арнора, пришедшая сюда следом за хозяйкой. – Эйрик ярл знает, самые богатые дворы – в крепости. И люди из посада убежали в крепость со своим добром и теперь сидят там, как жирные рыбы в сети. Эйрик ярл не уйдет, пока не возьмет и их тоже.
Полуобернувшись, хозяйка обожгла Арнору взглядом, но промолчала. Ее задела невозмутимость, с какой служанка-норвежка говорила о замыслах Эйрика ярла, но возразить было нечего.
С двух сторон Олегова крепость была окружена водой Волхова и Ладожки, а третья сторона оставалась открыта для нападения. Здесь же были ворота. Викинги тащили к стене крепости множество жердей и бревен от разобранных домов Околоградья. Стрелы из-за стен пытались помешать им приблизиться, но и в ответ летели тучи стрел, а тем временем нападавшие готовили лестницы и несли их: к стенам. Издалека казалось, что викингов несчетное множество: везде мелькали их железные шлемы и круглые щиты с медными и бронзовыми бляхами посередине.
– Вон идет ярл, – сказала вдруг Арнора.
Из башни на площадку заборола вышли еще несколько человек и направились к ним. Впереди шел сам Оддлейв ярл – невысокий худощавый человек лет тридцати, с высоколобым северным лицом. Его длинные светлые волосы были зачесаны назад и заплетены в косичку, небольшая бородка была чуть темнее их, а серо-голубые глаза тревожно поблескивали. Выражение тревожности лицу ярла придавал и прямой острый нос, чем-то похожий на вороний клюв.
– Ильмера! – негромко, но резко произнес он, приближаясь к жене; казалось, он на нее сердит. – Зачем ты здесь? Я не велел тебе идти сюда. Иди домой!
– Я не пойду отсюда! – так же тихо и твердо ответила ему молодая женщина. Обернувшись при звуках его голоса, теперь она снова смотрела в сторону Олеговой крепости. – Ты ничего не хочешь сделать для Ладоги, так я хочу видеть ее гибель и просить за нее богов!
– Боги здесь не помогут! – ответил ярл и встал рядом с ней. Он был почти одного роста с женой. – Тебе не нужно смотреть! Проси богов, чтобы Эйрик ярл не повел своих викингов и на нашу крепость!
– Хотя бы тогда тебе придется взять оружие! – ответила ему жена, по-прежнему глядя в сторону Олеговой крепости. – Может быть, себя ты сумеешь защитить, а ведь князь Владимир посадил тебя сюда, чтобы ты защищал всю Ладогу!
Ярл резко вдохнул и ударил кулаком по бревну заборола: видно было, что он с трудом сдерживает гнев.
– Никто еще не звал меня трусом! – воскликнул он. – Но только глупый теперь будет биться с Эйриком ярлом – теперь это под силу разве что самому Вальдамару конунгу! А я не хочу губить моих людей напрасно!
Хозяйка не ответила ему, глядя на клубы дыма над Околоградьем, и по ее упрямо-замкнутому лицу было видно, что она не согласна с мужем. Чуть погодя Оддлейв ярл снова, стал что-то говорить: то ли продолжал убеждать жену в бесполезности биться с Эйриком, то ли просто отводил душу.
– Они ломают ворота! – воскликнула вдруг Арнора, и вслед за этим все расслышали вдалеке глухие удары огромного бревна в окованные железом ворота крепости.
Жена ярла вздрогнула, и на лице ее отразилось отчаяние.
– Боже Перуне, разрази твоим громом лиходеев! – почти без сил выговорила долго молчавшая до того хозяйка, а потом голос ее окреп, в нем пробудился гнев. – Будь проклят тот день, когда родился Эйрик ярл сын Хакона! Пусть ладьи его не плывут даже по ветру, пусть его меч рубит только его самого, пусть боги превратят его в волка и дают ему в пищу одну только падаль!
Ее звенящий голос делался все громче, и последние слова она уже выкрикнула в темнеющее небо, вкладывая всю душу в свое проклятие грабителям и убийцам. Окончив, хозяйка закрыла лицо руками, словно не могла больше смотреть на гибель Ладоги, резко повернулась и пошла к башне. Оддлейв ярл остался за забороле, хмуря брови и молча глядя в сторону Олеговой крепости.