Серый снег обратился в воду, ручьи неслись к мутному поднявшемуся Волхову, а яркое солнце уже сушило грязь. Набухали почки, а между ними на черных ветвях, будто снизки из прозрачного белого стекла, висели крупные капли влаги от весеннего дождя. Иногда еще принимался идти снег — Марена оглядывалась, медленно отступая из земного мира. Но поделать ничего не могла: богиня Леля вновь родилась и с каждым днем набирала силу.
Над лесами вдали висели облака дыма от палов — земледельцы сжигали вырубленные в месяц сечен делянки, вся Ладога пропиталась привычным в весеннюю пору запахом гари. Иной раз душный дым с ближних палов заволакивал ее так густо, что не только другой берег Волхова пропадал в сером мареве — шагов за двадцать ничего не было видно, и любая тропа казалась прямой дорогой на Тот Свет.
И когда однажды вечером из густой серой пелены над Волховом появился корабль, его не заметил никто. Огонь не горел на вершине Дивинца — да и кто его разглядел бы в дыму, — люди не бежали к мысу над устьем Ладожки с криками, да и само судно шло почти бесшумно, как истинный корабль мертвецов из древних северных сказаний. Было уже почти темно, однако деревянный морской змей выбирал путь уверенно и точно.
Ладога в этот вечер могла показаться пустой: все лучшие люди собрались у Домагостя. Воевода накрыл столы и наварил пива в честь долгожданного обручения своей старшей дочери.
В просторной избе было не протолкнуться: пожаловала вся родня, мужская и женская, собрались все старейшины с женами, чтобы быть свидетелями того, как старшая дочь старшего рода отдаст свою руку достойному мужу. Сегодня предстояло объявить все условия заключаемого между родами договора и назвать срок свадьбы. Горело много огней, все лавки у стола были заняты, везде виднелись раскрасневшиеся, улыбающиеся, загодя хмельные лица, бороды мужчин, нарядные рогатые уборы женщин. Вестмар, одетый в лучшее платье, отделанное шелком, с тщательно расчесанными волосами и бородой, сидел на почетном месте в окружении племянника и самых достойных мужей своей дружины и изо всех сил старался сохранять невозмутимость, но видно было, что он смущен. Почти в сорок лет он женился в первый раз, да еще так далеко от дома, по чужим обычаям. И все же, несмотря на смущение, вид у него был довольный. Яромила с самого начала поразила его своей красотой, и он был очень рад, что обстоятельства дали ему возможность посвататься к ней. Не каждому повезет взять такую красавицу, хорошего рода, с богатым приданым и влиятельной, полезной родней! Вестмар хорошо знал, что такое вик Альдейгья — еще несколько лет, и Яромила будет не менее выгодной женой, чем дочь иного конунга.
Невеста пока еще не выходила, и женщины пели:
Прилетал к нам селезень,
Ладо-ладо, селезень!
Прилетал к нам на двор,
Ладо-ладо, к нам на двор!
Ты, утица, выйди к нам!
Ты, серая, выйди к нам!
Наконец дверь из «бабьего кута» распахнулась и две женщины — Милорада и ее сестра Велерада — привели невесту. Собравшиеся встретили ее бурей восхищенных и радостных криков, и Вестмар невольно крякнул — сегодня она превосходила все ожидания. Ее волосы цвета червонного золота были заплетены в две косы с красными шелковыми лентами, спускавшимися на высокую грудь, исподку из тонкого беленого льна украшала особенно искусная и богатая вышивка, а верхница, отделанная красным шелком с золотым шитьем, окружала сиянием фигуру невесты — по-женски зрелую и привлекательную, но по-молодому стройную и легкую, с красным поясом, подчеркивающим тонкую талию. По четыре серебряных кольца, вплетенных в косы по сторонам головы, серебряные браслеты на правой руке и один золотой, греческой работы, на левой — это Велем подарил сестре к будущей свадьбе, несколько перстней, из них тоже один золотой, ожерелья из разноцветных бус в три ряда — сам убор невесты мог стать отличным приданым и по стоимости равнялся крепкому хозяйству со скотиной и челядью.
У добра у отца, у добра у отца,
Домагостя Витонежича,
Да сыновья были добры, да сыновья были добры,
— пели женщины, в то время как Остряна, тоже нарядно одетая, плясала посередине, воздавая честь своему свекру.
Да у доброй матери, да у доброй матери,
Милорады Синеберновны,
Три дочери хороши, три дочери хороши.
Да Яромила, Яромила Домагостевна
Лучше всех, лучше всех.
Она тонехонька, она тонехонька,
Да высокохонька, высокохонька,
Лицушком, лицушком,
Да красивехонька, красивехонька.
Беленьким, беленьким
Да румянехонька, румянехонька,
Ясны очи, ясны очи
Яснее сокола, яснее сокола,
Брови черные, брови черные
Да чернее бобра, да чернее бобра…
И любой в этом доме признал бы, что редко когда восхваления невесты бывали так справедливы. В свадебном наряде мало какая девушка не покажется красивой, но Яромила с ее точеным лицом, изящно изогнутыми бровями, из-под которых глаза сияли голубыми звездами, с двумя косами, будто молнии, казалась достойной невестой для любого из богов. Ее сын Огнебож, мальчик на четвертом году, которого Молчана держала на руках, одетый в красную рубашечку, с белыми волосиками, выглядел ясной звездочкой рядом с Солнечной Девой.
Велерада держала на вышитом рушнике особый обручальный каравай, которым невеста должна одарить жениха в обмен на кольцо. Было перечислено ее приданое, назван выкуп, который Вестмар передаст родным невесты, а также то, что преподнесет в качестве свадебного дара ей самой. Сроком свадьбы была названа осень после возвращения жениха из Корсуня; если же он не вернется к этому сроку, ей надлежало ждать еще год или до тех пор, пока не будет получено подтвержденное надежными свидетельствами известие о его смерти. Все было готово к рукобитью. Велерада поднесла хлеб, Вестмар положил на него руку, сверху положил свою Домагость, и Милорада уже готовилась обвязать их рушником — сразу после того, как Яромила присоединит свою ладонь к рукам жениха и отца.
Невеста протянула руку… и почему-то застыла, не донеся ее до священного хлеба. В общем шуме никто не услышал, как открылась дверь из сеней. В тесноте, где все взгляды были прикованы к будущей паре, никто не заметил, как в избу вошел еще один человек. Никто, кроме невесты. Яромила стояла лицом к двери и подняла глаза в тот самый миг, как запоздалый гость шагнул через порог — будто ждала и знала, что он придет.
Все затаили дыхание, ожидая, пока рука невесты белой лебедью опустится на руку жениха, а Милорада обернет их рушником, призовет благословение Лады и Макоши и разобьет руки, подтверждая заключенный договор. Но Яромила застыла, глядя на дверь. А потом мягко отняла руку и прижала ее к груди.
Поначалу никто ничего не понял, и даже Домагость окликнул дочь. Но она не отвечала, продолжая смотреть на дверь. И люди, заподозрив неладное, начали оборачиваться. Не все даже сразу заметили в тесной толпе у двери новое лицо. А кто заметил, не мог взять в толк, почему Яромила не сводит глаз с незнакомца — обычного мужчины лет под тридцать, рослого, худощавого, с высоколобым варяжским лицом и золотистой бородкой, одетого в заурядный овчинный кожух, правда, подпоясанный кожаным ремнем и с хорошим мечом на плечевой перевязи, с толстым шерстяным плащом на плечах, сколотым по варяжскому обычаю на середине груди крупной застежкой-кольцом. На меховой опушке его шапки блестели капли воды — видно, над Волховом шел весенний дождь, — промокли светлые волосы надо лбом. Сняв шапку, он вытер лоб, окинул избу быстрым взглядом…