— Что, нравится? — Обнаженная Незвана вскинула руки, будто поправляя волосы, отчего ее полная грудь соблазнительно приподнялась. Яркие губы ее улыбались, а глаза внимательно следили, достаточное ли впечатление это все производит. Она плавно повела бедрами, словно выражая томление и заставляя взглянуть туда, где между стройных длинных ног темнел треугольник, будто ворота в Бездну, ту бездну, где с помощью любви смерть превращается в новую жизнь.
Белотур переменился в лице; от Незваны исходил настолько мощный призыв, что возбудился бы и мертвый. Единственное, что слегка нарушало ее красоту, — заживший, но еще заметный багровый шрам на плече.
— Ты — мой князь. — Мягко и неслышно ступая босыми ногами по траве, Незвана приблизилась к нему. — Ты — мой Перун, и кровь Марены влечет меня к тебе…
Обнаженная, сияющая белым телом среди белых березовых стволов, с распущенными темными волосами, с горящими глазами и дразнящей улыбкой на лице, с выражением страстного влечения, она так напоминала русалку, голодную по весне до живого человеческого тепла, ту самую, что подстерегает в рощах парней и своей страстью выпивает их до дна, что Белотур вздрогнул от темного, почти животного ужаса и невольно сделал шаг назад.
— Ну, куда же ты? — Снисходительно улыбаясь, она догнала его, положила руки на плечи, прижалась грудью к его груди. — Посмотри сам, что за жену брату повезешь. Каждому свату хочется, да не каждому удается. А то ведь еще окажется лягушка холодная… под паволокой.
Зря Незвана это сказала. Еще когда она упомянула о тайных желаниях свата, Белотур вздрогнул, словно очнулся. Дочь Марены была права: взявшись везти для брата невесту, он уже давно днем и ночью мечтал о ней сам. Но не об этой. О другой. И, мельком вспомнив Дивляну — ее нежное лицо, ясный взгляд серо-голубых глаз, полных задора и лукавства, — он вдруг ощутил стыд и омерзение. Желание еще дрожало где-то внутри, но теперь это было нечистое, тошнотворное чувство, будто он вдруг под воздействием каких-то отвратительных черных чар возжелал мертвое тело.
Руки Незваны обвились вокруг его шеи, а дышащие теплом губы почти коснулись губ, когда Белотур наконец опомнился и схватив ее за плечи, с силой оторвал от себя. На лице ее страстное томление мигом сменилось гневом, но тут же перетекло в удивление и обиду.
— Что же ты? — воскликнула она почти с негодованием. — Чем я нехороша? Или ты меня боишься?
— Молод я еще — с Мареной обниматься. — Белотур отступил на шаг. — В свой срок ее никто не минует, да мне еще рано к ней в объятия ложиться. Ты, дева, так хороша, что от радости помереть недолго. А я пока на краду огненную не собираюсь. Батюшке кланяйся.
Он обогнул ее и торопливо пошел дальше по тропе.
— Все равно вам отсюда мимо меня дороги нет! — крикнула она ему вслед. — Мать моя прокляла Огнедеву — не будет ей счастья с князем Аскольдом! И лада в семье не будет, и мужа она потеряет, и детей, и сама сгинет неведомо где! Только я могла тебе помочь — ни у кого другого не хватит сил, чтобы проклятие моей матери одолеть!
— Ты лжешь, ведьма! — Белотур в ярости обернулся, понимая, что эти слова грозят всей его семье большими бедами. — Я тебя убью!
Он бросился вперед, стремясь схватить негодную тварь и свернуть ей шею, но наткнулся лишь на березовый ствол. Обернулся, заглянул за дерево, бросился в одну сторону, в другую — везде были только деревья, длинные и гибкие ветви берез били его по лицу, везде мерещилось движение, будто кто-то скользит за стволами, прячется, то сливается с белой корой, то вновь выходит… Перед глазами мелькало зеленое и белое, мир ехал по кругу. В конце концов Белотур, обессилев, прислонился лбом к березе и вцепился в жесткий ствол — сама земля под ногами покачивалась.
Ведьма исчезла бесследно. Только ее белая рубаха осталась валяться на траве, как сброшенное лебединое оперенье, как ненужный уже знак принадлежности к человеческому миру. Рыча от бессильной ярости, Белотур принялся топтать ее — попадись ему в руки сама Незвана, он растоптал бы и ее. На душе было так плохо, беспокойно и противно, будто он проснулся и обнаружил, что всю ночь проспал в обнимку с трупом. Очень хотелось в баню, точно от объятий Незваны на нем осталась липкая, холодная, вонючая грязь. Но еще хуже другое. Если ее слова о проклятии правда…
О своем приключении Белотур никому рассказывать не стал. Но было ясно: Станила и его сторонники пытаются вбить между ними клинья, разорвать едва зародившийся союз полян и ильменских словен. Или — создать совсем другой союз, в котором Станила, находясь посередине, будет держать в руках и юг и север. Его и впрямь трудно будет обойти. Если он станет врагом, и Аскольду и ладожанам будет мало пользы от родства между собой. Но как с ним не поссориться, если он требует невозможного? Отдавать Станиле невесту, добытую для брата, Белотур никак не собирался.
* * *
На другое утро еще в темноте к Полянским кострам подошел длинноволосый волхв с оберегами на поясе и с посохом в руке. Исполняя вчерашний уговор, его прислал Веледар. Звали волхва Одолень. Это был мужчина средних лет, худощавый, с высоколобым лицом, крупными ладонями и длинными пальцами, с узкой бородой, на конце которой он заплетал несколько косичек с костяными подвесками в виде крошечных, с палец, идольчиков — одни с человечьими головами, другие со звериными. Его посох был сверху донизу покрыт затейливой резьбой, а от ветра его защищала накидка из медведины, носимая мехом вверх, как у всех волхвов, — этим они знаменуют свое промежуточное положение между миром людей и Той Стороной. На груди у него висел маленький кожаный мешочек, в котором хранилась высушенная и заговоренная одолень-трава, помогающая в дальних странствиях. Одолень был истинным сыном Велеса, владыки всех дорог, — и на этом свете, и на том, и между ними. Как почти всякий волхв с Вечевого Поля, он всю жизнь занимался тем, что указывал дорогу проезжающим, оберегал их в пути, служил посредником при любых затруднительных делах, помогал сговориться разноплеменным. Он понимал язык и голяди, и варягов, и даже, по его словам, буртасов, булгар и козар.
Белотур вышел к нему и тут же послал отрока за Званцем. И оба исчезли, Званец и волхв.
* * *
На Вечевом Поле теперь уже оставалось гораздо меньше людей, чем когда поляне и ладожане приехали. Спор двух князей был разрешен, поминальные пиры окончены, и собранное ополчение расходилось. Первыми князь Станислав распустил смолян и полочан, и люди заторопились по домам: хлеб еще не был обмолочен, а раз без войны обошлось, то по хозяйству дел хватает. Кривичи и русы еще оставались, и Радим с дружиной пока не собирался восвояси. Белотур намекал ему, что отец-де заждался, и предлагал уехать вместе, но Радим был намерен покинуть Вечевое Поле не иначе как с молодой женой, а срок его свадьбы теперь целиком и полностью зависел от воли Станилы. А тот делал вид, что еще не принял решения, и Радим страдал от этой неопределенности, хотя старался не подавать виду. Вечера он теперь проводил у Станилы, который водворился на княжьем дворе в Свинеческе, за питьем пива и разговорами засиживаясь за полночь. И там их однажды застала Незвана, ворвавшись в круг света лучин, будто белая лебедь, птица Марены.