— Но и эта дева станет ему сестрой, если над ними будет проведен обряд побратимства. Разве это невозможно, Елинь Святославна?
Воротислава обернулась к свекрови, которая, как самая знатная женщина Киева, была здесь старшей жрицей.
— Это возможно. — Оживившись, та кивнула. — Если воевода Велемысл перед богами и людьми назовет деву своей сестрой, то ничья честь задета не будет.
Аскольд несколько просветлел лицом. Если Белотур проиграет божий суд, то и он, Аскольд, останется в дураках — его пытались женить на робе! Если одолеет, то будет выглядеть еще хуже — тогда его выставят злобным дураком сами боги. А если Велем заново породнится с этой девой — то она станет его сестрой, кем бы ни была изначально. Происхождение, приданое, честь, защита Витонегова рода — все это распространится и на нее, и кем она родилась, просто утратит значение!
— Тогда прошу тебя, матушка, обряд провести. — Аскольд встал и почтительно поклонился старшей сестре своей матери. Участие и руководство Елини Святославны придаст обряду наибольшую законную силу, и если кто после этого тявкнет что-то против молодой княгини, то его не допустят к принесению жертв!
Узнав, что ей предстоит, Дивляна всплеснула руками: хоть волком вой, хоть песни пой! Смешно было родниться с собственным родным братом — но вреда от этого нет, а все сомнения снимутся. Это гораздо лучше, чем увидеть на божьем поле его — или Белотура — или самой прыгать в осеннюю воду со связанными руками, чтобы очиститься от обвинений. Дивляна решилась бы даже на это — не для того она прошла этот путь из конца в конец света, чтобы навлечь позор на себя и род! Но теперь она охотно поцеловала бы Воротиславу, которая придумала такой простой и безопасный выход.
Поцеловала бы… если бы не подозрения, что молодая воеводша сделала это ради избавления от Дивляны и что своей цели она добилась. По отзывам бывших в гриднице, Аскольд после принятия решения растаял, подобрел, сделался гостеприимным и ласковым, и мужчины вернулись с княжьего двора ближе к утру, пьяные, как дурные быки. Ковыляли по тропе, обнявшись, чтобы дружески поддерживать друг друга, и орали на всю гору: «Как улетала сера утка со двора». Песня была свадебная, и Дивляна догадалась, что на том пиру уже заходила речь о свадьбе.
Обряд предстояло провести в Макошином святилище, расположенном на Бабиной горе. Там имелся жертвенник, сложенный из белых камней, а возле него высился идол Макоши. На четыре стороны смотрели лики богинь: Макошь с чашей, Лада с кольцом, Доля с рогом и Недоля с тем же рогом, но опущенным к земле, а ниже всех, будто держа их на плечах, виднелась Темная Мать, Марена, с серпом в руках. Вокруг площадки святилища располагались обчины, как и в других подобных местах, — тут князь собирал старейшин на жертвенные пиры по велик-дням.
Для Дивляны это стал чуть ли не первый выход из дома с тех пор, как она приехала в Киев. День был ясный, солнечный, хотя прохладный и ветреный. По пути на Бабину гору они долго одолевали широкую крутую тропу, обходным путем ведущую на вершину, а когда взобрались, то обомлели. Невысокий вал, отделявший священное место, не мешал смотреть по сторонам, и у Дивляны дух захватило — такой огромный, широкий вид отсюда открывался. Как на ладони видны были Белотуров двор и другие жилища, на соседних вершинах и склонах везде бросались в глаза белые пятна мазаных изб, а за крутым высоченным обрывом расстилался бор, щедро позолоченный наступающей осенью. И то — скоро зазимье, первый снег падет. Впервые Дивляна порадовалась от мысли, что ей предстоит здесь жить. Высота, ширь, приволье — так и мнится, что меж облаков сейчас покажется сама Золотая Сварга. Стоящий на этой вершине будто бы получал во владение целый мир.
Воротислава отправилась сюда заранее и обо всем позаботилась: на жертвеннике курился дымок, была готова курица. Посмотреть на обряд собралась огромная толпа киян, и по их оживленным лицам было видно, что об этом дне они потом долго будут рассказывать приезжим и детям.
Велем держался невозмутимо, хотя и ему в душе было смешно: заново родниться с собственной сестрой! Ему теперь пришло в голову, что он мог бы проделать то же самое с Красой перед тем поединком и ничего не бояться. Веледар, что ли, не догадался? А еще волхв называется! Или догадался, но знал, что с ним и Красой этот замысел не пройдет? Нельзя мешать кровь с женщиной, в которой оставил свое семя. Оно ведь может и прорасти, и кем будет этот ребенок? Сын брата и сестры, сам себе двоюродный брат! Упаси чур от такого!
Позади прохода за невысокий вал, на гребне которого сейчас горели очистительные костры, стояли три пары — парень с девушкой, и каждая держала огромный разомкнутый плетень из ветвей и травы, так что получалось нечто вроде ворот. По пути к жертвеннику Велем и Дивляна, которую он вел за руку, должны были пройти под этими травяными плетнями. Елинь Святославна шла за ними следом, а киевские женщины подхватывали за старшей жрицей слова заговора:
Род Всеотец! Боги Родные!
Чуры и Пращуры рода Витонегова!
Воззрите, боги, из Сварги Золотой!
Воззрите, предки, из Ирия Светлого
На милую дочь вашу!
Нареките ее именем добрым,
Опояшьте ее поясом честным,
Отворите ей стези верные,
Да отведите от нее всякую скверну.
Ей во здраву, а вам во славу!
Во славу рода небесного!
Во славу рода земного!
Перед жертвенником Елинь Святославна обрызгала Дивляну и Велема водой с пучка священных трав и перебросила через их головы из-за спин венок. Велем и Дивляна обменялись поясами, опоясали друг друга, потом обнялись и поцеловались в знак родства и любви. Пояски у них и так были почти одинаковые, с теми же родовыми знаками, а что мужской и девичий, то обмен не на век, только до конца обряда. Потом Елинь Святославна взяла нож-барашек, наследство древних дунайских жриц, и стала чертить вокруг пары круг по земле, приговаривая:
— Ах ты, добрая Макошь-матушка, очерти ты их золотым ножом, чтобы все свое — по одну сторону, все чужое — по другую…
— Мать, шире черти, шире! — с веселым испугом, будто боялся не успеть, закричал вдруг Селяня и кинулся вперед.
За ним с гомоном и криками дружной толпой рванулись остальные ладожские братья, все до одного, и встали перед жертвенником внутри круга, плотной толпой обступив Дивляну. Селяня, Гребень, Колога, Синята, Ранята, Ивар, Добран, Стояня, Добробой, Мирята, даже Нежата примчался, будущий муж Тепляны, и потому тоже родич. Вместе с Велемом получилось двенадцать человек! Дивляна мельком вспомнила сказание о братьях Солнцевой Девы: Марена превратила их в лебедей, и ей пришлось плести им рубахи из боронец-травы, чтобы вернуть истинный облик; теперь же ее собственные двенадцать братьев встали вокруг нее и тем самым снова сделали ее человеком! Потому что человек без рода — лист на ветру, больше ничего. Она смеялась и плакала, чувствуя, как сердце переворачивается в груди: они всегда были с ней, с самого рождения, она знала их лица, голоса и привычки до самой маленькой малости, но теперь видела их другими глазами. Братья хохотали и обнимали ее все сразу, будто хотели выстроить вокруг нее крепость из своих рук; Дивляна улыбалась и утирала слезы о чьи-то плечи и рукава, и грудь ее разрывалась от благодарности богам и судьбе, которые дали ей это счастье — могучий род — и позволили сохранить его.