Утром наконец князь вышел к Радегощу со своей ближней дружиной, велев витьбескому старосте собрать и отправить следом местное ополчение. Не зная, что за противник его ждет, он не хотел пренебрегать лишними силами, и вслед за дружиной после полудня отправилось около сотни пеших ратников, вооруженных копьями, рогатинами, топорами и луками.
Из-за глубокого снега, занесшего лед Лучесы, двигаться быстро не получалось. Еще до сумерек дружине встретились люди из самого Радегоща, посланные воеводой Порелютом. От них узнали, что Горденя сказал чистую правду. Кто именно на них напал, радегощцы тоже не знали, но они принесли хотя бы те утешительные вести, что детинец разорен не был. Напавшие, кто бы они ни были, не решились брать его в осаду, а значит, не располагали силами для встречи с самим полотеским князем. К тому времени как воевода Порелют смог послать гонцов, нападавшие уже покинули разграбленный посад, уводя людей и увозя добычу. Но преследовать их в одиночку воевода не решился и ждал помощи. Никто не знал даже, в какую сторону они ушли: обильный снегопад уничтожил все следы.
Радегощ бурлил и гудел. На посаде оказалось два двора, выгоревших полностью, еще три или четыре обгорели слегка, но, к счастью, перемена ветра и обильный снегопад помешали пожару распространиться. Князя и его дружину, прибывшую через четыре дня после набега, встретили с восторгом и ликованием. Еще на въезде в посад княжеского коня обступили старики. Отцы и деды уведенных парней и девушек, в ту ночь пировавшие у старосты Стрижака, теперь жаждали скорее отправиться в поход, чтобы вызволить своих детей и внуков. Вот только куда идти, они не знали и ждали, что князь им на это скажет.
И князь не отказывался: уверяя, что во всем разберется и поможет, он отправился в детинец, а довольные радегощцы разошлись по дворам проверять уже уложенные припасы и оружие.
– Что же ты, сокол мой, ни одного лешего не захватил? – негромко, чтобы не слышала дружина, спросил князь у воевода Порелюта. – И как теперь искать их будем: поди туда – не знаю куда?
– Так я с ними и не сталкивался вплотную, – пробормотал молодой воевода, отворачивая румяное от стыда и досады лицо. – Бились они в посаде, с посадскими. А ко мне в детинец поломились немного, в ворота постучали, да и ушли. Нам ночью со стены и не разобрать было, кто они и сколько. Но у меня есть… На улицах пяток трупов подобрали.
– Вот подарок! – Князь хмыкнул. – А чародей у тебя есть, чтобы мертвых говорить заставил?
– Такого нет. Тетка Елага говорит, не берется она за подобные дела. Она у нас по травам больше…
– Ну, посмотрим. – Князь что-то вспомнил и оглянулся назад, где в дружинном ряду между Хродлейвом и Радоней шел Ледич. – Если они и правда смоленские – у меня есть кому их опознать.
Тела были сложены в холодном сарае у реки, где кто-то из местных рыбаков хранил свою долбленку. Держать чужих мертвецов в самом городе, конечно, было невозможно. На воеводском дворе князю показали только снятое с них оружие, пояса, три помятых шлема. Столпомир окинул снаряжение опытным взглядом: мечи были хорошие, один даже варяжской работы, очень дорогой. Шлемы и наборы поясов – славянские, и только на одном потертая серебряная пряжка изображала грозного варяжского дракона. Такие пряжки иной раз бывают единственным, что сохранит со своей родины варяг после десяти или даже двадцати лет жизни по эту сторону моря.
Оглянувшись, князь нашел взглядом Ледича и кивнул. Тот подошел сквозь раздавшуюся толпу.
– Не видал такого? – спросил Столпомир.
Зимобор смотрел молча. Шлемы и пряжки поясов двух других были сработаны не просто в Смоленске, а в кузницах княжьего двора. Даже при дрожащем свете факелов он узнавал хорошо ему знакомую руку Кутейника и Бокогрея. Но язык не повиновался, отказываясь говорить об этом. Каково было ему убедиться, что его собственные родичи напали на землю, в которой он нашел свой новый дом! И как на него посмотрят здесь, в Радегоще, если узнают, что он вырос на одном хлебе с теми, кто принес сюда такое горе!
Князь ждал ответа. Зимобор снял с пояса свой скрамасакс [52] и положил рядом с одним из смоленских. Сходство отделки их рукоятей и ножен бросалось в глаза, и Столпомир сам видел, что обе эти вещи вышли из рук одного мастера.
– Смоленские? – все же спросил он.
Зимобор кивнул.
– Неужели княгиня? – Столпомир повел плечом и беспокойно, неуверенно усмехнулся. У него не укладывалось в голове, что молодая женщина посмела бросить вызов ему, зрелому мужчине и опытному воину.
– Не знаю, – сказал Зимобор. – Надо людей посмотреть. С кого снято.
– Завтра посмотришь. Теперь уж темно, не поведут.
Утром, как только рассвело, двое воеводских кметей проводили Зимобора к рыбацкому сараю. Возле двери они чуть не споткнулись о толстую веревку, полузанесенную снегом; по всей длине на ней было завязано множество хитрых узлов. Это тетка Елага позаботилась окружить мертвецов чарами, чтобы они не натворили в ограбленном городе еще какого-нибудь зла. Весь дверной косяк был исчерчен угольными знаками, затворяющими путь, а дверь подпирало бревно.
Отворив дверь, кметь хмурым кивком послал Зимобора внутрь, а сам с товарищем предпочел ждать на берегу. Дверь оставили широко открытой, чтобы впустить побольше света. В сарае казалось еще холоднее, чем снаружи: здесь не было ветра, но застоявшийся воздух словно бы впитал в себя холод самой смерти. Сваленные у стены тела были не похожи на людей, а напоминали скорее кучи брошенной в беспорядке одежды. Человеческого в них не осталось ничего. С трудом найдя взглядом головы, Зимобор взял одного за плечи, перевернул, подвинул ближе к свету. Весь бок убитого был покрыт, как броней, заледеневшей кровью, но лицо оставалось почти спокойным. Это был Травеня, кметь Буяровой дружины.
У Зимобора чуть отлегло от сердца, и он скорее перевернул другого. Прочица, тоже Буяров. Третьего Зимобор не помнил по имени, а четвертым оказался варяг по прозвищу Молчун, один из двух варягов в дружине его брата.
Набег смолян на Радегощ взбудоражил Зимобора до крайности. То, к чему его подталкивала Младина, теперь стало неизбежным. Он пришел в Полотеск, чтобы так или иначе заручиться поддержкой Столпомира в борьбе за смоленский престол. Неизвестно, как долго еще он собирался бы с духом, чтобы идти походом на собственную землю, но теперь удаль Буяра не просто дала ему повод, а не оставила другого выхода – ведь он не мог оставить в его руках Дивину!
На улицах уже толпились радегощцы, собравшись и вооружившись для похода, с коробами на спинах, топорами за поясом и рогатинами в руках. Люди подтягивались к торгу, воеводских кметей окликали, спрашивали, скоро ли выступать. Зимобора провожали недоверчивыми хмурыми взглядами: многие теперь вспомнили, что он – из смолян и даже вроде в каком-то родстве с тамошними князьями.