— Ишь, смотрит! — говорили белгородцы, заметившие печенега на холме. — Не насмотрелся. Ведь чуть не полный месяц стояли!
— Чего смотришь? Скатертью тебе дорога! — кричали другие с заборола, хотя и понимали, что из такой дали печенег ничего не услышит. — В стороны не оглядывайся, назад не поворачивайся и дорогу к нам забудь навек, чтобы как ушей своих не увидать, так и наших земель вам не видать впредь никогда!
— Вот погодите, воротится князь да вас нагонит — вот тут узнаете, как к нам ходить!
Словно услышав напутствия белгородцев, всадник развернул коня и поскакал прочь, вслед за своими.
— Эх, кабы им и вправду дорогу забыть! — со вздохом сказал один из стариков, провожая печенега глазами. — Да ведь нет… Земля сия — Змеево владенье, когда еще князь ее насовсем отвоюет…
— Да будет тебе, старче! — ответил ему Явор. — Одну беду едва избыли, а ты уж новой ждешь! Князь наш не зря сторожевые города ставит, воев набирает, дружины снаряжает, — придет время, забудет к нам дорогу змей поганый!
— Дали бы боги по твоим словам, да мне не дожить…
— А внуки есть ли у тебя, дедушко? — спросила Медвянка.
— Внуки есть… Один помер, меньшой, трое еще осталось. На сей раз боги уберегли…
— Подрастут — тоже воями будут. Станут и себя, и других от беды беречь. Земля эта не змеева, наша эта земля. Ну, душе моя! — Обняв Медвянку за плечи, Явор заглянул в ее сияющее радостью лицо. — Готовь наряды, в Ярилин день будешь в хороводе плясать!
— Эх вы, неразумные! — раздался возле них насмешливо-укоряющий голос.
Обернувшись, Явор и Медвянка увидели Иоанна.
— День тебе добрый, честной отче! — приветствовал священника Явор. — Снова ты в черном платье! А у нас ныне чем не велик день?
— Уж о великих днях речи завели, слышу, о Яриле! — с мягкой снисходительной усмешкой — и он, конечно, не мог не разделять радости белгородцев, — продолжал Иоанн. — А забыли, неразумные, что без Христа не видать бы вам и Ярилы?
— Вот как? Чем же он Яриле помог? — удивилась Медвянка.
— А тем помог, что дал нам всем дожить до Ярилы вашего. Ведь услышал Господь наши молитвы — без дани и без полона ушла орда.
Явор и его невеста помолчали в недоумении, им не приходило в голову благодарить Христа за спасение города.
— А в чем же его помощь-то была? — спросила Медвянка. — Ведь не он, а Обережа придумал, как печенегов обмануть.
— Да и не один Обережа, — г подхватил Явор. — Велеб на том совете у волхва был, он после в гриднице рассказывал: Обережа сперва придумал колодец устроить, а потом ему и иные головы помогли. Пелагия-старостиха придумала болтушку туда поставить, Вереха надумал второй колодец с медом устроить, Добыча догадался свой двор изукрасить…
— А добрые люди надоумили его позвать к себе Обережу, будто тут его жилье. А тех добрых людей и не счесть, в ту пору весь город мимо похаживал да в их ворота заглядывал, — подхватила Медвянка.
— И муку для киселя со всего города собирали, — продолжал Явор. — А чего печенежским послам говорить — это тысяцкий сам догадался.
И ведь правду сказал, кормит нас земля наша, держит ее сила, наставляет ее мудрость. На нашей земле никому нас не одолеть. А печенеги — как дерево без корней. Только ветер дунет — и нет его.
— Все вы верно рассуждаете, — спокойно ответил Иоанн на их горячие речи. — А теперь-ка рассудите: кто ж наставил всех старост, воеводу, люд белгородский, как не премудрый Бог наш? Кто такие замыслы верные в их головы вложил, как не он? Вот и вышло: за спасение Бога одного и надо благодарить!
— Что же, и Обережу он наставил? — спросила Медвянка. — Как же он такой важный замысел чужому волхву вложил в голову, а не Никите-бискупу, не тебе? Вы бы тогда и себя, и его навек прославили!
— А волхву он сей замысел для того вложил, чтобы поняли вы: никому не закрыта дорога к Богу истинному, даже и волхву-обоялнику, — не смутившись, ответил Иоанн. У него на все был ответ. Сам того не зная, он в своих рассуждениях следовал за Обережей: поверь сам, и тогда поверят те, кто слушает тебя.
— Эдак все что хочешь можно на Христа свалить, — сказал Явор. — Орду привел — он, за грехи! Орду увел — он, по великой милости и за молитвы! А не вышло бы дело — знать, много нагрешили и мало уверовали! Легко тебе жить, человече, не ты, а твой Бог за все в ответе. Нас пращуры не тому учили. А говорили: куя мечи наши на силу вражью, мы силой божией укрепляемся и вороги наши с двух сторон побиты будут!
Священник покачал головой, но не стал больше спорить. Он верил в одну-единственную истину и в ней старался уместить весь видимый и невидимый мир. Он пришел на Русь сеять золотое семя праведной веры в добрую землю, но она оказалась засеяна давным-давно, вместо пустой пашни он нашел древний, густой, непостижимый лес, со светлыми полянами, залитыми светом солнца, с запахом земляники и искристым блеском капелек росы на кружеве паутинки, с дремучими темными чащами и непролазным буреломом, со следами зверей и голосами птиц, — неизмеримое, живое, само себя обновляющее царство, тысячелетний опыт народа в познании Мирового Закона. Что-то в нем было согласно с истинами Христа-Искупителя, что-то противоречило ему, но Христовым людям предстояло не сеять семена в пустое поле, а вживаться в этот древний лес, искать в нем свое место. Его нельзя вырубить — корни его слишком глубоки, они дадут новые побеги, и молодой крепкий дубок вдруг вытянется там, где его не ждали. И через тысячу лет каждый из потомков славян, в ком есть душа, будет слышать голоса птиц и шелест ветвей этого древнего леса. Называя его другим именем, каждый, кто хочет слышать голоса родной земли и своих предков, будет служить тому же Мировому Закону, постигать который люди начали за тысячелетия до рождения Христа.
* * *
Сияна стояла в стороне от людей, спрятавшись и от няньки, и от Иоанна, и даже от любимой подруги, и глядела вслед орде. Сердце ее сжимала грусть неосознанной потери, ей самой непонятная. Эта грусть не давала ей встать рядом с другими белгородцами, которые от души радовались избавлению и провожали печенегов ненужными теперь угрозами и проклятьями. Она пыталась радоваться, пыталась ненавидеть печенегов, напоминала себе, сколько горя они принесли, но не могла. Ее сердце не умело ненавидеть людей, оно умело только жалеть. Тимерген не соединялся в ее представлении с врагом, словно во всем горе была виновата какая-то невидимая злая сила, чуждая и славянам, и печенегам. Как имя этой силы? Где ее найти, как победить, кто выкует меч на нее? «Не приходи больше! — думала Сияна, глядя, как скрывается за холмом стройный всадник с серебряным поясом. — Не приходи больше никогда! И нам беда, и вам беда — не надо ее больше! И нас, и вас боги для жизни сотворили, не для гибели. Не ходи сюда, не ищи гибели себе и нам! »
Тимергена она видела в том всаднике на холме. И теперь она нашла слова, которые хотела бы обратить к нему, и заклинала его уйти безвозвратно со всей страстью и силой сердца, с какой девушки зовут своих избранников. Полночи она не могла заснуть, думая о том, что услышала от Надежи. Тимерген просил ее в жены, но почему? Почему давал такой богатый выкуп? Только ли ради ее красоты и высокого рода? А может быть, он был благодарен ей за предупреждение об опасности? Может быть, верил, что сам нравится ей? А если он может испытывать благодарность — значит, в нем есть человеческое сердце.