– Так ведь Зимний Зверь…
– Нам бы со своим зверем разобраться, а с Зимним уж потом как-нибудь! Не встревай, и без тебя в голове все путается!
Веселка уходила к себе за занавеску и там мучилась от беспокойства в одиночестве. Ни к какому делу не лежала душа, веретено падало из рук. Никто не хотел ее слушать, да она и сама не знала, как объяснить. Ничего хуже, чем поссориться, Громобой и князь даже нарочно не смогли бы придумать. Именно сейчас, когда в Прямичеве буйствует зимняя нечисть, когда на каждой улице есть убитые этой нечистью, те двое, на которых надеется город, передрались между собой! Все вокруг толкуют про какие-то двадцать гривен, про какой-то кузнечный товар, как на торгу! А про Зимнего Зверя и Костяника никто не помнит! Беспокоятся, что весной купцам будет не с чем ехать, когда весны, может быть, и вовсе никакой не будет! Эта беспамятность, озлобленность, направленная не туда, ужасали Веселку, казались каким-то дурным сном, сквозь который вот-вот должна прорваться ясная и здравая явь, но не может, никак не может! За эти дни у нее как будто открылись глаза и она научилась видеть жизнь дальше, гораздо дальше завтрашнего дня. Это умение пришло к ней теперь, когда над всем будущим Прямичева нависла угроза, и вместо пользы приносило ей только лишний страх. Хотелось зажмуриться, спрятать куда-нибудь голову и ждать, что все само собой как-нибудь образуется… Но какой-то внутренний голос твердил ей, что само собой ничего не сделается, что нужно что-то делать. Что? Этого она не знала, но внутренний голос не унимался, заставлял искать выход.
Под вечер второго дня к ней пробралась Зарина. Она прибежала украдкой, в темном платке, точно ей было опасно ходить по улицам.
– Помоги нам хоть ты! – плача, умоляла она Веселку. – Из-за тебя все затеялось! Ты его на Зимнего Зверя хотела послать, из-за тебя он и в драку полез!
– Кто же знал! – пыталась оправдаться Веселка и сама едва сдерживала слезы. – Я его вовсе не на Черного Сокола посылала, а совсем на другое! Что ему в голову ударило, я совсем не виновата! Мы с ним перед этим виделись, он сам меня за Беляя уговаривал идти – кто же знал, что он меня с Черным увидит и взбесится! Сколько раз видел – и ничего!
– То ничего, а теперь чего! Поди к нему, к княжичу! Попроси, чтобы он его простил! Пусть он князю скажет, что не сердится, тогда князь нас простит!
Веселка качала головой, совершенно не веря, что заступничество Баяна что-то изменит. Черный Сокол был не злобив и не мстителен, уговорить его попросить за собственного обидчика было бы не трудно. Но в этом деле князь едва ли его послушает.
– Княгиню попроси! – сквозь слезы умоляла Зарина. – Она тебя любит, она поможет!
Веселка вспомнила Смеяну: нет, той не до Громобоя! Но и совсем отказать рыдающей Зарине у нее не хватало духу.
– Ладно, пойду! – ответила она и потянула с гвоздя полушубок. Ее и саму что-то манило туда, поближе к происходящим событиям, к тому месту, где сосредоточилась сейчас, может быть, судьба всего племени. – Не реви!
Расставшись у ворот с Зариной, Веселка направилась к детинцу. Едва ли сам князь согласится ее слушать, но к княгине Смеяне она сумеет пройти. Нужно, чтобы хотя бы княгиня и Баян услышали ее: раздор между князем и Громобоем, между князем и городом, пойдет на пользу одному только Зимнему Зверю. Только Зимерзла и обрадуется, если столкнутся лбами те, кто должен бороться со Снеговолоком и Костяником. А сыновья Зимерзлы были здесь: весь день, как и вчера, держался мороз, всю ночь выла метель, и идти по засыпанным снегом улицам было трудно. Следы от множества ног, проходивших за день по Посадскому Возу, уже замела метель, и Веселка шла по нетронутому снегу, как первый человек на пустой земле. Темнота уже сделалась привычной, немножко сероватого света в полдень стало лишь узеньким мостиком между двумя морями тьмы, одна ночь быстро переходила в другую, и казалось даже, что промежуток между ними продолжает сокращаться… Если бы князь понял, что только Громобой может здесь сделать что-то такое, чего не заменят двадцать гривен… Он и сам не знает что!
Думать обо всем этом было так же трудно, как одолевать ногами сыпучий глубокий снег. Запутавшись, Веселка остановилась и подняла голову, стараясь отдышаться. Она была на площади детинца, там же, где вчера произошла эта странная, безобразная и беспричинная драка. Ворота княжеского двора и Перунова святилища молча смотрели друг на друга закрытыми створками.
Мстительный пыл князя Держимира поубавился бы, если бы тот узнал, что избежавший поруба Громобой в святилище чувствует себя не намного лучше. Остыв после драки и поняв, что Зней намеревается оставить его под защитой Перуна неизвестно на какое время, Громобой пришел в недоумение: что ему здесь делать?
– Пришел твой срок послужить Отцу Грома! – объявил Зней. – Я тебя всем премудростям обучу: будешь ты облаками повелевать, реки смирять, дожди заклинать. Тебе отец твой небесный великую силу дал, а если силу наукой подкрепить, то любое дело тебе будет по плечу. Такое, о каком другой и помыслить не смеет.
Громобоя это не слишком вдохновило: вообразить себя волхвом-облакопрогонником, заклинающим дождевые облака, он никак не мог. Пока же вся его служба выражалась в том, что ему доверили поколоть дрова. Вечер он провел скучно, а к ночи навалилась тоска, огромная и серая, как ночное облачное небо. Само святилище казалось каким-то ненастоящим. Впервые в жизни Громобой попал сюда зимой; у него было то же чувство, что и в тех нелепых снах, где заходишь в собственный дом, а видишь там все совсем другим и незнакомым. Он привык видеть Перуново святилище оживленным, под голубым летним небом, осененное тенью от огромной зеленой кроны священного дуба и полным разряженного народа. Летом, когда Перун правит небом, сюда во множестве приносили жертвы, сюда на Перунов день сходились для поединков парни и мужчины из посада и даже княжеские кмети. А теперь сюда здесь пусто, идет только снег, но зато со всего неба. Именно в святилище сильнее, чем в любом другом месте города, ощущалось, как далеко до лета. Все казалось дурным сном, обманом. Никогда еще, во сне или наяву, Громобою не случалось так безнадежно заблудиться.
Внутри хоромины было не лучше, чем во дворе. Там лежал гладкий черный валун, который служил зимним воплощением бога-громовика, поскольку олицетворял тучу; вокруг него в углублениях земляного пола были разложены восемь маленьких костров, и младшие жрецы день и ночь подкладывали в них сухие дубовые дрова. Отблески огня играли на поверхности валуна и казались единственными здесь признаками жизни. Дальше все терялось во мраке, и обиталище небесного Отца Молний выглядело мрачной пещерой.
Про этот камень рассказывали, что когда-то в незапамятные времена сам Перун сбросил его с неба и тем указал древнему князю Прямичу, сыну Буеслава, где ставить город. Тогда здесь, наверное, было вот так же пусто, тихо и безжизненно. И сейчас казалось, что те древние годы вернулись, что вокруг святилища нет никакого города, а только снег, пустые заснеженные пригорки и дремучие спящие леса… Что все нужно начинать сначала на земле, где до тебя еще никто не нарушал младенчески-бессмысленного покоя природы…