Войдя в сени, Веселка сразу увидела на середине лестницы наверх молодую женщину и остановилась, пораженная. Дело было даже не в том, что женщина выглядела замечательно красивой – само лицо ее сияло чистым, добрым светом, как теплый солнечный блик на листве. Стройная и тонкая, как березка, она была бела, даже бледна, и ее светлые косы, уложенные вокруг головы, почему-то не покрывал ни платок, ни повой. Огромные серо-голубые глаза мягко светились добротой и какой-то тревожной жалостью. Белое полотно и голубой шелк ее одежды, мелкий жемчуг, которым было расшито оплечье, делали ее похожей на прозрачный ручей в ярких, напоенных солнцем брызгах. В этой женщине-березке тоже была какая-то сверхчеловеческая сила, тихая, мягкая, теплая и ласковая, как тень березовой листвы на воде в летний полдень. Но в ее облике было и что-то тревожное, даже болезненное: бледное, без румянца, полупрозрачное лицо казалось изнуренным, большие глаза смотрели с беспокойством, белая рука, опирающаяся на перекладину лестницы, тихо вздрагивала. Казалось, невидимые ветры пронизывают ее насквозь и заставляют трепетать.
– Ты посмотри! – со сдержанным гневом воскликнул князь Огнеяр и подтолкнул Веселку к ней. – Девку приволокли! Из Прямичева! От самого Меженя везли, от личивинов! Там-то как узнали?
Женщина-березка сбежала со ступенек и обняла Веселку; ее белые руки были мягкими и нежными, как лебединые крылья. Веселке вдруг стало тепло, и непонятно почему на глазах выступили слезы, сердце горячо забилось. Она вдруг осознала, как тяжело и тревожно было все, через что она прошла, но вместе с тем ее наполнило и блаженное чувство облегчения, словно она теперь в родной семье, в настоящей своей семье, и эти двое, Огнеяр и его жена, теперь самые близкие ей люди на всем свете. Только они истинно близки новой Веселке, которой далекие Хоровит и Любезна из Прямичева уже не родня.
– Идем, идем со мной! – Княгиня повела ее наверх.
– Забери ее к себе, я подумаю, – крикнул ей вслед Огнеяр и ушел в гридницу.
В горнице Веселку усадили на покрытую ковром скамью, сняли с нее шубу и платок, подарок доброй боярыни Лисички, пытались то поить молоком, то кормить пирогами, но Веселка, хотя и ощущала пустоту внутри, похожую на голод, есть не могла. Ее мучило волнение, чувство тревожной радости. Вот и конец ее долгого пути: она в Чуроборе, в доме князя Огнеяра, рядом с его женой-берегиней, которую в Прямичеве путали с пропавшей богиней Лелей. Все не то, оказались обманом все их прежние знания и намерения; не надо никому биться с князем Огнеяром за пропавшую весну. Но Веселка не была разочарована: в ней поселилась убежденность, что здесь, у Огнеяра и княгини Милавы, она узнает настоящую правду. Узнает, зачем шла сюда через снега, леса и реки, через Явь и Правь; узнает, зачем родилась на свет…
– Откуда же ты взялась? – ласково расспрашивала княгиня, с дружелюбным любопытством рассматривая ее лицо, руки, косу, словно искала что-то скрытое, недоступное первому взгляду. – Кто ты?
– Веселка…
Собравшись с воспоминаниями, Веселка принялась рассказывать ей о себе, о том, как повстречалась с личивинами. Но теперь, не как в день достопамятного объяснения с черноглазым Илойни, ее уже не тянуло смеяться при мысли о том, что ее приняли за Солнцеву Дочь. Все эти события, даже самые волнующие, ей виделись как бы со стороны; казалось, она рассказывает чью-то чужую жизнь, которую она почему-то знает в мелких подробностях, в то время как свою настоящую жизнь она потеряла, забыла… Княгиня задала ей самый, казалось бы, простой вопрос: кто ты? Но именно на этот-то вопрос Веселка сейчас была готова ответить меньше, чем на многие другие.
Она просто рассказывала обо всем, что было с ней в жизни, начиная с самого детства, когда материна сестра, приехав в гости, подарила ей красную ленту, и Веселка навсегда поверила, что будет самой красивой девицей на свете! Ей тогда было всего пять лет. Она рассказывала обо всем, что знала и помнила о себе, уже не пытаясь отличить важное от пустого – и все мелочи, собираясь вместе, вдруг придавали целому новый смысл, для самой Веселки ставший открытием. И то, как ее два года назад впервые выбрали «играть Лелю» на девичьем празднике Лелиного дня, казалось знаком судьбы, которую она должна была понять давным-давно! А не ждать, когда ей об этом скажут личивины, так смешно коверкающие говорлинскую речь.
Княгиня слушала ее, заглядывала ей в глаза, держала ее руку своей белой, прохладной, почти невесомой рукой, не сводила глаз с ее лица. Веселка говорила без умолку, торопясь выложить все и радуясь, что наконец-то ее понимают. С каждым словом ей становилось легче, какие-то потаенные силы все увереннее выступали из глубин. Но и для княгини ее рассказ был как живительный дождь: глаза ее заблестели, бледные прежде щеки зарумянились, а рука за время Веселкиной речи потеплела. Она дышала чаще и легче, будто вышла из духоты на воздух, по всем чертам ее лица разливался новый свет. Она оживала на глазах и уже не казалась такой слабой и печальной, как поначалу.
Рассказывая, Веселка мельком заметила в светло-русых, чуть золотистых косах княгини что-то вроде редкой нити из мелких темных бусинок. Поначалу она не обратила на это внимания, но потом, снова зацепив их взглядом, вдруг заметила, что бусинки из темных и круглых стали неровными, зеленоватыми… что они выросли…
Теперь уже, рассказывая, Веселка глядела то в лицо княгини, то на эти странные бусинки в косах. Рассказ ее уже подходил к концу, когда она вдруг ахнула. В волосах княгини вдруг встал и затрепетал живой, нежный, светло-зеленый березовый листок.
– Что это? – прервав себя на полуслове, Веселка протянула руку к листку, потом отдернула. В косах княгини, там, где ей было привиделись «бусинки», стремительно разворачивались живые березовые почки!
– Это? Это жизнь моя во мне заговорила! – смеясь, ответила княгиня и обняла Веселку. – Жизнь моя! Весна моя! Князя! – Она обернулась к своим девушкам, которые теснились у окна, разглядывая толпу во дворе и прислушиваясь к рассказу Веселки. – Князя сюда!
Князь Огнеяр ступал бесшумно, как зверь, но обе они заранее почувствовали его приближение: княгиня Милава обернулась к двери, и на Веселку повеяло теплом, проникающим сквозь бревенчатые стены хором.
Войдя, он хотел что-то сказать Веселке, но глянул на жену и переменился в лице: такое недоверчивое ликование могло бы поразить человека, который, войдя к безнадежно больному любимому существу, вдруг обнаружил его совершенно здоровым! А на голове княгини уже зеленел настоящий венок из живых березовых листьев. Лицо ее сияло, как солнце, от нее исходили светлые теплые лучи, и при взгляде на нее мерещилась березовая роща в разгар теплого весеннего дня – белая, зеленая, напоенная золотом солнечного света, покрытая сияющим голубым небом, дышащая, поющая, бросающая кружевную тень листвы на густую нагретую солнцем траву… И первое удивление на лице Огнеяра сменилось восторгом; он не отрывал глаз от жены и был так счастлив видеть ее вновь здоровой, с живыми листочками в волосах, исцеленной от зимней тоски, что поначалу даже забыл про Веселку, которая и была причиной этой счастливой перемены. По лицу его расползлась безотчетная ликующая улыбка, открыв два белых волчьих клыка в ряду верхних зубов, но Веселку это жутковатое зрелище вовсе не напугало. Оборотень был так счастлив, что можно было только радоваться вместе с ним.