– Отличные лошадки! – поглаживая животных, прошептал он. – Такая упряжка стоит шесть тысяч франков, не меньше…
Возможно ли, чтобы такие лошади принадлежали нищему художнику с годовым доходом едва ли в десять тысяч?
Генерал решил, что чего-нибудь не понял, когда осматривал герб на упряжи, и пошел взглянуть на дверцу кареты. На ней, черт побери, тоже красовался герб Куртенеев, украшенный короной или, точнее, баронским жемчужным жгутом.
– Так, так, – пробормотал он. – Я – граф, его отец-пират – виконт, он – барон. Хорошо еще, что он довольствовался жемчугом и не посягнул на всю корону!.. В конце концов, – прибавил генерал, – если бы мальчик взял и всю корону, он имел бы на это право: его предки царствовали.
Он в последний раз взглянул на лошадей, упряжь, вольер, цветы и песок, блестевший под ногами, будто жемчуг, и пошел вверх по лестнице к племяннику. Но, дойдя до второго этажа, он остановился и смахнул слезу:
– Бедный Пьер! – прошептал он. – Неужели твой сын стал бесчестным человеком?!
Пьером звали брата графа Эрбеля, того самого, которого генерал в шутку жаловал званием якобинца, пирата, морского разбойника.
Пока граф Эрбель произносил эти слова и тайком вытирал слезу, он услышал, как кто-то торопливо сбегает с третьего этажа, и в то же время племянник радостно прокричал:
– Здравствуйте, дядя! Здравствуйте, дорогой! Почему же вы не заходите?
– Здравствуйте, любезный племянничек! – довольно сухо выговорил в ответ граф Эрбель.
– Ого! Вы нынче не в духе, дядя! – удивился молодой человек.
– Чего же ты ожидал? Я говорю то, что чувствую, – парировал генерал, берясь за перила и продолжая подниматься по лестнице.
Не прибавив больше ни слова, он выбрал взглядом лучшее кресло и упал в него, издав при этом «уф», что не предвещало ничего хорошего.
– Кажется, я не ошибся, – пробормотал Петрус.
Он подошел к генералу и продолжал:
– Дорогой дядя! Позвольте вам заметить, что вы нынче утром не в духе.
– Нет разумеется, – согласился генерал. – Я не в духе, но это мое право.
– Я далек от того, чтобы оспаривать у вас это право, дорогой дядюшка. Я отлично знаю, что у вас ровный характер, и полагаю, что, раз вы в дурном расположении духа, это неспроста.
– Вы совершенно правы, племянник.
– Может быть, к вам спозаранку явился незваный гость?
– Нет, однако я получил письмо, причинившее мне немало хлопот, Петрус.
– Я так и думал. Могу поспорить, что это письмо от маркизы де Латурнель.
– Ты позволяешь говорить себе в неподобающем тоне, Петрус. Разреши тебе напомнить, что в данный момент ты проявляешь неуважение к двум старикам.
Петрус, севший было на складной стульчик, вскочил, словно подброшенный пружиной.
– Прошу прощения, дядя, – сказал он. – Вы меня пугаете!
Я никогда не слышал, чтобы вы говорили со мной столь резко.
– Дело в том, Петрус, что до сих пор у меня не было повода вас упрекнуть.
– Поверьте, дядюшка, что я готов почтительно принять ваши упреки сегодня, сожалея лишь о том, что я их заслужил.
Потому что, раз вам есть в чем меня упрекнуть, дядя, значит, я того заслуживаю.
– – Судите сами! Но сначала прошу вас выслушать меня и отнестись к моим словам серьезно, Петрус.
– Я вас слушаю.
Генерал указал племяннику на стул, но Петрус попросил позволения слушать стоя.
И он стал ждать обвинения, как и подобает преступнику, стоящему перед судьей.
Граф Эрбель устроился в кресле поудобнее: старый сибарит любил читать нравоучения со всеми удобствами.
Петрус следил за ним с некоторым беспокойством.
Граф вынул из кармана табакерку, с наслаждением втянул понюшку испанского табаку, сбил щелчком с жилета прилипшую табачную крошку и заговорил совершенно другим тоном:
– Итак, дорогой племянник, мы, значит, решили последовать советам нашего доброго дядюшки?
Улыбка снова осветила лицо Петруса, принявшее было подобавшее случаю выражение.
– Каким советам, дорогой дядя? – спросил он.
– По поводу госпожи де Маранд.
– Госпожи де Маранд?
– Да.
– Клянусь, дядя, я не знаю, о чем вы говорите – Скромничать? Хорошо, молодой человек. Это добродетель, нам в свое время незнакомая, однако я не прочь признать ее за другими.
– Дядюшка, даю вам слово..
– В наше время, – продолжал генерал, – когда молодой человек из хорошей семьи с громким именем имел несчастье родиться последним, то есть оставался без гроша, то он – если, конечно, был недурен собой, хорошо сложен, галантен – извлекал из этого пользу. Когда природа оказалась к вам щедра, а удача скупа, надо уметь пользоваться дарами природы.
– Дорогой дядя! Должен вам признаться, что понимаю все меньше и меньше.
– Не станешь же ты меня уверять, что не видел в театре «Школу мещан»?..
– Да, дядюшка, я видел эту пьесу.
– Неужели ты не аплодировал маркизу де Монкаду?
– Я аплодировал его игре, потому что Арман прекрасно исполняет эту роль, но его действиям я не рукоплескал.
– Так вы добродетельны, дражайший племянник?
– Нет, дядюшка. Но быть добродетельным или допускать, что мужчина может получать деньги от женщины…
– Дорогой друг! Когда ты сам беден, а женщина богата, как госпожа де Маранд или графиня Рапт…
– Дядя! – вскричал Петрус и вскочил со своего места.
– Сядь, племянник! Сядь! Теперь это немодно. Не будем об этом говорить, времена меняются. Однако что ж ты хочешь!
Четыре месяца назад я оставил тебя в мастерской, украшенной эскизами, да прилегавшей к ней крдхотной спальней, которые убирала консьержка, пышно называвшаяся служанкой. Я вытирал ноги о старенький половичок перед дверью, я видел, как ты преспокойно отправляешься в Латинский квартал, чтобы на двадцать два су пообедать у Фликото, и я подумал: «Мой племянник – нищий художник, зарабатывающий тысяч пять своей мазней, но он не хочет влезать в долги или сидеть на шее у несчастного отца: мой племянник – честный малый, но дурак. Значит, я должен дать ему хороший совет». И я советую ему то же, что господин Лозен – своему племяннику Я говорю – «Мальчик, ты хорош собой, у тебя изысканные манеры. Вот принцесса. Ее зовут не герцогиня Беррийская, она не дочь регента, но она купается в миллионах…»
– Дядя!
– Я возвращаюсь и вижу: двор превратился в сад, посреди сада – клумба редких цветов.. О! Вольер с птицами из Индии, Китая, Калифорнии… Ого! Конюшни с лошадьми за шесть тысяч франков, упряжь с гербами Куртенеев… Ого-го! И я радостно поднимаюсь наверх, а про себя думаю: «Мой племянник – умный молодой человек, что иногда оказывается лучше, чем быть талантливым». Я вижу ковры, мастерскую, достойную самого Гро или Ораса Берне, и думаю: «Все идет отлично!»