Привыкнув считать отца непобедимым, Торвард сейчас испытывал такое же потрясение, как если бы Мировая Змея, в нарушение всех пророчеств, взяла бы да и сожрала Тора прямо сейчас. Внезапная потеря оглушила его, и сейчас ему казалось, что он непрерывно падает в какую-то гулкую, белую пропасть, в которой нет даже воздуха. Новое положение, новые обязанности и новая ответственность придавили его, весь мир зашатался, так что даже доски палубы под ногами стали казаться какой-то очень ненадежной опорой.
И еще – Хельги ярл. Сын конунга слэттов, с которым они познакомились только этой весной и так понравились друг другу, что даже ходили вместе на Квиттинг. Они расстались друзьями, и Торвард сохранил о Хельги самые теплые и уважительные воспоминания. Не укладывалось в голове, что этот человек, такой невозмутимый, умный, сердечный, мечтательный и истинно благородный, тот, с кем Торвард обменялся клятвой дружбы и взаимной помощи, сделал то, что мог бы сделать злейший враг. Предательства и вероломства в его поступке не было: он и Торбранд конунг встретились на чужой земле и делили добычу, которую каждый намеревался там взять. Один из них должен был пасть от руки другого, и ни победителя, ни побежденного этот поединок не порочил. Но… отец погиб, и никакая дружба с Хельги отныне для Торварда невозможна. И его жизнерадостная душа не могла принять столько бед за один раз.
Когда два корабля подошли к Аскефьорду, уже вечерело, но с Дозорного мыса их увидели, и весь длинный берег осветился огнями. К тому времени, как «Ушастый» и «Единорог» приблизились к Конунгову причалу, почти настала ночь, но на всей широкой площадке под соснами горели сотни факелов в руках, освещая сотни взволнованных лиц. Прибыл новый конунг фьяллей, и Аскефьорд не мог отложить встречу с ним до утра.
Конунговым причалом называлась широкая песчаная площадка в скалах, куда можно было вытащить большой боевой корабль, одна из пяти подобных площадок в длинном Аскефьорде. Сзади ее обрамляли высокие старые сосны, а между ними убегала вверх по склону широкая утоптанная тропа с выпирающими из земли сосновыми корнями, ведущая к Аскегорду, усадьбе конунгов. Народ толпился и на скалах, и под соснами, и на тропе; дети и подростки взобрались на замшелые валуны, в изобилии торчавшие из береговых склонов, как головы исполинских подземных ящеров. Многие поспешили надеть лучшие яркие наряды, и только коротко обрезанные волосы мужчин свидетельствовали о том, что тут не справляется праздник. Даже бергбур из Дымной горы, уродливый горный тролль, наверное, выбрался из пещеры и жался где-нибудь поблизости в тени скалы, сверкая своим единственным глазом и жадно втягивая запахи вывернутыми ноздрями.
Кюна Хёрдис, мать Торварда, уже стояла под соснами, позади нее полукругом расположились женщины самых знатных родов Аскефьорда. Среди них не последнее место занимала Сольвейг Красотка, старшая сестра Сэлы и Аринлейва, вышедшая замуж за Сигвальда, младшего сына Эрнольва ярла из Пологого Холма. Сам Сигвальд со своим отцом стоял на песке у самой воды среди других мужчин. Пять знатнейших родов Аскефьорда носили почетное звание «стражи причалов»: это были те, чьи усадьбы стояли возле площадок, пригодных для причаливания боевых кораблей, и кому, следовательно, приходилось первым встречать возможное нападение врага. Здесь был старый, совсем седой Кольбейн Косматый и его сын Асвальд Сутулый из Висячей Скалы, сыновья Хродмара из Медвежьей Долины, Альвор Светлобровый из Горного Вереска с тремя младшими сыновьями.
Альвор ярл и сыновья Хродмара придерживали огромный, вдвое больше обычного, продолговатый старинный щит, окованный узорной бронзой, – щит древнего Торгъёрда, прародителя фьялленландских конунгов. Строго говоря, деревянная основа щита за семь веков неоднократно обновлялась, но бронзовые накладки были подлинными и щит почитался «тем самым», с которым Торгъёрд конунг воевал с великанами и бергбурами.
Когда «Ушастый Дракон» царапнул днищем песок и Торвард собрался выпрыгнуть, Эрнольв ярл предостерегающе крикнул и махнул ему рукой, призывая остаться на месте. Ярлы подняли щит и пошли с ним навстречу Торварду. Зайдя в воду и приблизившись к кораблю, они подняли щит к самому борту, и Торвард, в жестоком волнении почти бессознательно сделав перед грудью знак молота, поставил ногу на щит. Он выпрямился, и пятеро ярлов с трудом удерживали его на плечах: он весил именно столько, сколько и должен весить сильный, покрытый крепкими мускулами мужчина двадцати пяти лет, ростом в четыре локтя с четвертью. Но фьялли и не желали себе более «легковесного» повелителя: его мощь обещала благополучие и процветание всему Фьялленланду. Если не ошибались древние, считавшие совершенное тело правителя залогом милости богов к нему и к его стране, то трудно было и вообразить конунга более достойного, чем Торвард сын Торбранда. Самое лучшее обучение и воспитание, какие только может обеспечить единственному сыну умный и предусмотрительный конунг, прекрасно развили его щедрые природные задатки: он уже сейчас был великолепным воином, но еще как много совершенств и свершений ждало его в будущем!
Пятеро ярлов на плечах вынесли его из волн, пронесли по площадке и остановились на середине.
– Приветствую тебя снова на земле Фьялленланда, Торвард сын Торбранда! – провозгласил Эрнольв Одноглазый, родич конунга и самый знатный, самый прославленный после него человек. – Здесь, перед всеми этими свободными людьми, по единогласному решению тинга Аскефьорда, под взорами богов, я провозглашаю тебя конунгом фьяллей! Да благословит тебя Один, Бог Мудрости, Господин Тьмы и Властелин Света! Да благословит тебя Тюр, Правитель и Судья! Да благословит тебя Тор, Воин и Защитник! Да будут с тобой Фрейр и Фрейя, Податели Благ! Пусть вся их сила вольется в тебя, пусть благословляющий дух их осветит твой разум и принесет благополучие, мир и изобилие земле фьяллей!
Священным кремневым молотом он сделал перед Торвардом трехчастный благословляющий знак Тора. Ответом ему послужил дружный и громкий крик сотен голосов: в голосах этих слышались волнение, боль потери и радость нового обретения, ликование и надежда. Десятки поднятых факелов освещали Торварда на щите, который возвышался над всем берегом и над толпой. Стройный, мощный, в красной рубахе (меховую накидку он снял и оставил на корабле, потому что в волнении ему всегда становилось жарко), он сам казался божеством, и огонь факелов бросал горячие отблески на золотые бляшки его крепко затянутого пояса, на широкие золотые браслеты на обеих руках.
Он окидывал взглядом кричащую толпу, и грудь его вздымалась: эта ночь, прохладная осенняя темнота, сотни лиц, белеющих в свете факелов, шум моря и гул ветра в вершинах знакомых сосен, щит Торгъёрда, вознесший его над землей, – все это наполнило его глубоким, острым, чем-то ранящим и в чем-то отрадным волнением. Его переполняла сила, какая-то легкая, уверенная мощь, как будто теперь, поднятый на этот щит, он обрел способность летать. Из Торварда ярла он стал Торвардом конунгом и, как рожденный заново, ощущал, что изменилось не только звание. Сотни невидимых, но горячих и прочных нитей связывали его с каждым из тех, кто смотрел на него и чьей силой он сейчас был поднят на этом щите. Отныне их общая кровь течет в его жилах, отныне он – их голова и руки, их ум и воля, их меч и их щит. Это казалось новым, непривычным – и притом естественным, словно он наконец-то занял место, которое ждало его с рождения. И боль его потери вдруг прошла: у Фьялленланда снова имелся конунг, и погибший отец вернулся к нему в нем же самом.