— Нет, — вздохнул Сарабиан, — пожалуй, что нет. Мы, тамульцы, вечно балуем своих детей, а в знатных семьях этот процесс доведен до крайности. Материон — средоточие имперской политики, и когда молодые тамульцы поступают в университет, они обязательно вмешиваются в политику, как правило самого радикального толка. Ранг и положение их семей защищают их от последствий излишеств юношеской восторженности. Я и сам, будучи студентом, отличался бунтарскими наклонностями и даже возглавлял несколько выступлений против правительства моего отца. — Император слабо улыбнулся. — Меня регулярно арестовывали по меньшей мере раз в неделю. Правда, в темницу меня так и не бросили, как бы я ни величал своего родителя. Я изо всех сил старался угодить за решетку, но полиция не пожелала пойти мне навстречу.
— Отчего это тебе так хотелось угодить в тюрьму? — смеясь, спросила она.
— Молодые аристократки просто обожают жертв политического произвола. Я имел бы оглушительный успех, если бы провел несколько дней за решеткой.
— Но ты, кажется, женился еще ребенком? — отозвалась она. — Разве женатому человеку пристало думать о том, какой успех он может иметь у женщин?
— Когда я и моя жена были еще совсем молоды, мы почти десять лет не разговаривали друг с другом, а кроме того, наличие восьми других жен делает само понятие супружеской верности поводом для смеха. — Тут в голову Сарабиану пришла другая мысль. — Интересно, смогу ли я уговорить Кааладора принять пост в моем новом правительстве?
— Бывает и хуже. В моем правительстве есть человек по имени Платим, он — вор, да еще куда большего размаха, чем Кааладор. — Элана бросила взгляд вдоль укреплений и увидела, что к ним идет Миртаи. — Удача?
— Трудно сказать, — пожала плечами великанша. — В здание мы проникли легко, но того, что искали, так и не нашли. Стрейджен и Кааладор собираются навестить университет и поговорить кое с кем из ученых.
— Неужели ими вдруг овладела жажда знаний? — легкомысленно осведомился Сарабиан.
— Вот уж вряд ли, дорогуша, — отвечала Миртаи.
— Дорогуша? — переспросил он, не веря собственным ушам.
— Но ведь ты и вправду очень милый, Сарабиан. — Золотокожая великанша ласково погладила его по щеке. — Сегодня ночью я узнала, что воры, заговорщики и прочие негодяи испытывают друг к другу весьма теплые чувства. Ты сговариваешься с нами, чтобы разогнать полицию, а значит, и ты теперь один из нас. Стрейджен хочет побеседовать со знатоками архитектуры. Он подозревает, что в здании министерства могут быть потайные комнаты, и надеется, что в какой-нибудь библиотеке обнаружатся первоначальные чертежи здания. — Она искоса, лукаво взглянула на императора и добавила: — Вот такую штуку, стал-быть, они и замыслили, дорогуша.
— Ты уверен, Сарабиан, что хочешь ввести Кааладора в свое правительство? — осведомилась Элана. — Похоже, его говор передается, как зараза. Дай ему год-два, и вся резиденция будет называть тебя «дорогуша».
— Что ж, я предпочел бы это слово многим другим прозвищам, которыми меня награждали в последнее время.
Спapxoк и его друзья покинули Кирон ранним утром следующего дня и направились на восток мимо обширных золотистых полей зреющей пшеницы. Холмистая местность постепенно переходила в широкую долину, где реки Пела и Эдек сливались на границе между Эдомом и Кинезгой.
Спархок скакал впереди отряда, держа на руках Флейту. Девочка этим утром держалась непривычно тихо, и, после того как миновали часа два пути, Спархок наклонился и заглянул в ее лицо. Ее пустые глаза смотрели в никуда, застывшее лицо было лишено всякого выражения.
— В чем дело? — спросил он.
— Не сейчас, Спархок, — жестко ответила она. — Я занята.
— Афраэль, мы подъезжаем к границе. Может быть, нам стоит…
— Оставь меня в покое. — Она уткнулась лбом в его грудь и недовольно хмыкнула.
— Что случилось, Спархок? — спросила Сефрения, подъехав к ним.
— Афраэль не хочет говорить со мной. Сефрения наклонилась и изучающе взглянула в лицо Флейты.
— Ах вот оно что, — проговорила она.
— Что именно?
— Оставь ее в покое, Спархок. Она сейчас где-то еще.
— Сефрения, впереди граница. Так ли уж нам необходимо истратить полдня на разговоры с пограничной стражей?
— Похоже, что другого выхода у нас нет. Дай-ка мне ее.
Он поднял полусонную малышку и устроил ее на руках сестры.
— Может быть, мне и без ее помощи удастся перенести нас через границу. Я уже знаю, как это делается.
— Нет, Спархок. Ты еще не готов к тому, чтобы делать это самостоятельно, и мы решительно не хотим, чтобы ты ставил опыты на свой страх и риск. Придется нам пересекать границу без помощи Афраэли. Кто знает, сколько еще она будет занята.
— Случилось что-нибудь важное? Я имею в виду — может быть, Элане грозит опасность?
— Не знаю, Спархок, и не хочу беспокоить Афраэль только для того, чтобы это выяснить. Даная позаботится о своей матери. Тебе остается только довериться ей.
— Знаешь, все это крайне сложно. Хотел бы я знать, долго ли надо привыкать к мысли, что ее целых три — и все они одна и та же?
Сефрения непонимающе взглянула на него.
— Афраэль, Флейта, Даная — все они одна и та же личность, однако они могут быть в двух и, насколько я знаю, в трех местах одновременно и делать разом два-три разных дела.
— Верно, — согласилась она.
— И тебя это нисколько не беспокоит?
— А тебя беспокоит, что ваш эленийский Бог знает все, что думают все люди в мире — причем одновременно?
— Ну… пожалуй, что нет.
— Так в чем же разница?
— Сефрения, он — Бог.
— Она тоже, Спархок.
— Мне кажется, это не одно и то же.
— Ты ошибаешься. Скажи остальным, что мы будем пересекать границу самостоятельно.
— Они захотят узнать почему.
— Ну так солги им. Бог простит тебя — по крайней мере, один из них.
— Знаешь, когда ты в таком настроении, с тобой совершенно невозможно разговаривать.
— Ну так не разговаривай. Именно сейчас я предпочла бы обойтись без разговоров.