Однако Себастьян, похоже, его уже не слышал.
– Как отпустить? – не совсем понимая, о чем ведет речь сюзерен, переспросил он.
– А так! – твердо повторил король. – Это мало где сказано, но когда единые душами не могут быть вместе, то призвавший может отпустить свою половинку.
Себастьян застыл, не веря своим ушам, а его величество продолжал рассказывать тайное:
– Ты уже счастлив не будешь, зато тот, кого отпускают, еще может обрести семью, а главное – детей.
– И что для этого надо? – неожиданно хрипло спросил маркиз.
Руки его задрожали, а сердце, казалось, стучало как сумасшедшее где-то в горле.
– Просто привести половинку в парк, всей душой пожелать ей счастья и сказать: «Я тебя отпускаю».
– И все?
– И все, – развел руками король. – А ты что хотел, ритуалов и грома с молниями? Поговаривают, что даже семь друзей необязательно… У каждого своя половинка в этом мире ходит, и только у редких в том… Ну не буду же я из-за этого толпы людей по ночам в полнолуние через парк прогонять?! Да и ни к чему это все… Знание, оно же разное бывает, а ну как поведает…
Когда Себастьян покидал королевский кабинет, его душу раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он успокоился, имея уверение короля, что кузена к Аннель не допустят, с другой стороны… Его величество взял с него обещание, что маркиз в течение года и словом не обмолвится девушке, что та может вернуться домой. В том были интересы короны. А Себастьян взял на себя, наверное, самую тяжелую ношу, которую нес когда-либо, – хранить молчание, видя, как любимый человек несчастен и постоянно мечтает вернуться обратно.
Утром я позволила себе некоторое время понежиться в постели. Зимнее солнце неспешно поднималось из-за горизонта, осторожно заливая заснеженные аллеи дворцового парка жемчужно-серым. Небо, отражая в себе перламутр просторов, также не спешило становиться пронзительно-голубым и до головокружения высоким, каким оно обычно бывает в зимний день, когда морозец игриво пощипывает щечки придворных кокеток и серебрит усы бравых кавалеров инеем от дыхания.
Лишь сладко потянувшись и с большим удовольствием на миг нырнув с головой под одеяло напоследок, я позволила себе подняться с постели. Сегодня был ужасно ответственный день, от которого в дальнейшем зависела моя жизнь.
Поздно позавтракав, я устроилась перед камином с книгой дожидаться, когда принесут наряд, в коем я должна буду предстать перед королем.
Часам к двум двери распахнулись, и в гостиную с шумом ворвался мистер Патерэн, а следом за ним несколько дам, две из которых мне уже были знакомы, и четверо лакеев со свертками и огромными коробками в руках.
– Это сюда! – принялся командовать мистер Патерэн. – Да, да, душечка! Вот сюда, к окну! Мне нужен свет солнца, искрящийся на снегу! – И уже через секунду кричал: – Нет! Нет! Не туда! Я же объяснял! Это ни в коем случае нельзя складывать таким образом! Да! Да! Только по отдельности, но ни в коем случае не одно на другое! Вы же все помнете!
Я вновь потерялась в этой суете и пришла в себя, лишь когда одна из дам усадила меня на стул к окну и принялась сооружать на голове прическу невероятной сложности. Только спустя час, что показался мне вечностью, меня освободили, чтобы передать в руки гению портняжного искусства.
А он сотворил платье в нехарактерном для этого времени года сочетании золотисто-рыжего цвета осенней листвы и зелени бутылочного стекла. Тонкий шелк и плотная тафта, газ и густое золотистое шитье по нему, полное отсутствие кружева. Все это красиво, невесомо и одновременно осязаемо… Однако я была абсолютно не уверена, что это мне пойдет. Решив не разочаровывать мистера Патерэна, я поохала, поахала, в душе уже махнув рукой на предстоящую примерку – все равно буду похожа на мышь, завернутую в яркую оберточную бумагу.
Меня шустренько утянули в корсет так, что я даже дышать начала через раз, напялили кучу юбок, а потом так же оперативно, не зацепив прически, упаковали в принесенное платье. И я наконец-то посмотрелась в зеркало.
Ну… В принципе ничего, не мышь, конечно… Но… Моль в пачке… Вот точное сравнение. Сложная прическа на голове, закрытые золотым шитьем плечи, смотрящиеся несоразмерно большими, узкая талия, пышная юбка… Возможно, здесь так принято и считается красивым…
Я уже собиралась смолчать и даже вымученно улыбнулась, когда мистер Патерэн издал негодующий вопль, похожий больше на боевой клич мартовского кота, когда те гоняют соперников по крыше, чем, собственно, лишь подтвердил мои сомнения.
– О боже! Нет! Что вы наделали! Что, я вас спрашиваю! Да обрушатся небеса на ваши глупые головы! Вы же видите, что это не тот типаж! Видите?! – И, схватив стул, стоящий у стены, с грозным видом потащил в мою сторону.
Установив стул рядом, он взгромоздился на него и, с трудом балансируя на довольно высоких каблуках, запустил обе руки мне в прическу, пребольно дергая за волосы. Гребни и заколки полетели во все стороны, часовой труд парикмахерши был уничтожен в мгновение ока.
Оставив меня растрепанной, он с важным видом слез со стула и отошел на десяток шагов, чтобы внимательно рассмотреть получившееся.
– Не тот типаж! – недовольно махнул он рукой после небольшой паузы. – Не пойму, что не так! – И крепко задумался, застыв в эффектной позе роденовского мыслителя. Иногда он шептал: – Лицо уроженок Алисона… Хотя нет, скулы у тех помягче… Хотя, опять-таки, и подбородок у тех поквадратней… Нет… Не то… Эдендорф?.. Нет… Все не то… Иной мир… Иной типаж…
Я же только грустно вздохнула, неловко обозначила пожатие плечами – в корсете не повольничаешь, потом неловко склонилась и, подобрав один из гребней, пошла к зеркалу. Нужно было что-то делать, как-то исправлять. Я уже поняла, что никакого феерического явления королевской чете не получится, осталось лишь создать более или менее приличный вид.
Однако увиденное в зеркале неожиданно меня приятно удивило. Распущенные волосы, не стянутые больше в нечто прилизанное, компенсировали обильное шитье на плечах. Золото и зелень благодаря остаткам загара и, как оказалось, выгоревшим за лето волосам были к лицу.
«А если?!» – подумалось мне, ведь особо терять уже было нечего… И я принялась за дело сама. Прежде всего, избавившись от самой пышной нижней юбки и совершенно ненужного корсажа, натянула на плечи полупрозрачное золотое шитье, чтобы оно легло на них легкой вуалью. Охлопала рукава, убрав излишнюю пышность, и ослабила манжеты, чтобы они закрыли руку длиной в две трети, а не крепились над локтем. Волосы расчесала, а пышную копну подхватила и завела назад, закрепив парой больших гребней. Вот теперь это смотрелось вполне нормально, хоть и не так, как хотелось бы, но… Но на безрыбье, как говорится, и рак рыба.
Однако, увидев мои старания, мистер Патерэн мячиком подскочил с пуфика, на котором размышлял, и, издав восторженный вопль, согнал всех в комнату.
Захлебываясь от переполнявших его чувств, он начал: