— Вы забыли самый первый постулат теории относительности. Свет — это константа, и он всегда и везде двигается с одинаковой скоростью.
— А вы забыли, — повысил голос Кудряжин, — что вся эта теория от начала и до конца является бредом, который активно проталкивался Ватиканом, проплачивался иезуитами в печати и на радио и рекламировался за счет Церкви. И все только для того, чтобы пробить в фундаментальную физику постулат о существовании Бога! Теперь этот постулат в науке есть — а сама физика разгромлена в хлам и никакой теоретической базы не имеет!
— Дима, простите, — поднял руку Еремей. — Помимо вас, физматиков, тут есть еще и зоологи. Не могли бы вы уточнить специально для них: а какое отношение имеет Бог к теории относительности?
— Это же элементарно, — чуть понизив голос, Кудряжин постучал себе по лбу костяшками пальцев. — Точка сингулярности, как культурно называют миг творения особые эстеты, есть супер-пупер-мегачерная дыра, из которой по определению абсолютно ничего вылететь не способно. А раз так, то и Большой взрыв невозможно объяснить ничем, кроме вмешательства высшей силы. То есть — Бог есть. Это доказывается фактом существования точки сингулярности. А факт существования сингулярности доказывается исключительно разлетом галактик. А разлет — эффектом Доплера. А эффект Доплера — только и исключительно постулатом Теории относительности о постоянстве света. Достаточно выдернуть из здания ОТО [5] только этот один-единственный, ничем не подкрепленный постулат — и вся красивая библейская картинка в ту же секунду разрушится в пыль! Именно поэтому Ватикан пробил эту теорию Эйнштейна несмотря на сопротивление ученых, именно поэтому душит все альтернативные школы, именно поэтому Церковь насаждает ее до сих пор, не допуская никакого инакомыслия!
— Церковь защищает теорию относительности? — недоверчиво переспросил Варнак.
— Деньги решают все. У Ватикана казна богатая. Они платят за исследования по этой теме и за разгромные рецензии любых альтернатив. А большего для убийства реальной науки мракобесам и не нужно.
— Милый, — прижала Катя руку мужа к столешнице, — я понимаю, что это не женское дело, но мне все же интересно, ради чего ты так азартно размахиваешь руками перед самым лицом профессора Истланда?
— Доктора… — совсем тихо и скромно поправил ее монах.
— Родная, не беспокойся, мы не станем драться, — поднес к губам ее руку Дима. — Это обычный научный диспут о взглядах на теории продажные и истинные. Ты просто ни разу не была на собраниях нашей кафедры.
— Раз я все равно не пойму, можешь не объяснять, — смиренно кивнула девушка. — Ведь я даже не зоолог.
— Нет, ну… — неуютно заерзал молодой супруг. — Я сейчас расскажу. Значит, сначала механика Ньютона. Вот представь себе, что ты сидишь на стуле на колесиках и как можно дальше кидаешь горошины. Ты кидаешь с одной силой, и поэтому они падают в одно и то же место. Это как бы фотоны, скорость света. По Эйнштейну, свет другим не бывает. Теперь представь, что я потащил кресло назад. Теперь горошины стали падать одна за другой. Это как бы гребни световой полны. Появилось отклонение от светового стандарта, оно же эффект Доплера, красное смещение. А теперь представь себе, что я начал тебя разгонять все быстрее и быстрее. Теперь горошины начали падать все дальше одна от другой, причем у каждой из них своя скорость, и поэтому чем дальше они улетят, тем больше будет разница во времени и расстоянии падения. А если я начну тебя разгонять еще и под углом к прежней линии броска, если начну мотать из стороны в сторону, то точки падения начнут причудливо сочетаться. Понятно?
— Теперь я догадываюсь, куда у нас на даче пропадает горох. Но ты продолжай.
— Если мы вспомним, что горошины — это гребешки световой волны, — улыбнулся Кудряжин, — то сразу станет ясно, что идущий от тебя свет не будет белым и равномерным. Волн окажется то густо, то пусто, будет происходить явление интерференции. Оказалась самая обычная звезда на расстоянии, кратном волне, гребни сложились, бумс — вот вам и пульсар. Или цефеида. Или барстер. В реальности же это самые обыкновенные и скромные, ничем не примечательные звезды. А как мы их воспринимаем, зависит только от их ускорения и удаления. И от возникающей при этом интерференции. Если звезда ускоряется в нашем направлении, скорость света растет, и нам мерещится рентгеновская звезда. Ускоряется в обратном направлении — спектр становится жутко красным, и звездочка размером с Солнце нам кажется безумным в своей мощи и огромности квазаром. Но на самом деле это всего лишь оптическая иллюзия. Комната кривых зеркал. Звезды во Вселенной тихие и скромные, никуда не разлетаются, ничего не жгут и не подрывают, тихо висят себе на своих спальных местах. Никаких парадоксов нет. Есть банальная волновая интерференция. Но теория относительности и Ватикан запрещают нам признавать возможность сложения скоростей! У них от этого коммерция ухудшается.
— Дима, ты уж определись, — попросил Варнак, — разгоняются у тебя звезды или стоят на месте. А то нестыковочка выходит.
— Ох, уж эти мне зоологи, — покачал головой Кудряжин. — Вспоминаем школу. Ньютон, закон тяготения. Чему равно ускорение свободного падения?
— Девять и восемь десятых, — отчеканил вбитые в детстве цифры Еремей.
— Правильно, — кивнул молодой ученый. — А космонавты на орбите стоят или падают?
— Падают, — вспомнил Варнак. — Просто из-за большой боковой скорости постоянно промахиваются.
— И это правильно. Они ускоряются с ускорением свободного падения и поэтому крутятся. Все, что крутится в нашей Вселенной, на самом деле ускоряется в направлении какого-то центра. А крутится в нашей Вселенной абсолютно все! Теперь понятно? Если галактика крутится, то ее звезды ускоряются к центру, и поэтому мы видим красное смещение. Они падают к центру от нас. Те, что находятся с другой стороны, падают к нам и дают синий спектр, но мы его не видим. Просто потому, что его заслоняют те звезды, что находятся с нашей стороны. И поэтому все галактики красные. Никаких парадоксов. Оптика, Ньютон и классическая механика. Все очень просто, если специально не пудрить людям мозги.
— Осталось непонятным, отчего теория Эйнштейна вызывает у вас такую ненависть, друг мой. — Истланд осторожно перещелкнул костяшками четок.
— А то вы не понимаете! Все эти теории относительности, преобразования Лоренца, гипотезы Планка и Пуанкаре создавались с единственной целью: подогнать волновые формулы Максвелла к безупречным выкладкам Ньютона, с которыми они категорически никак не стыковались. Придумать такие уравнения, которые подогнали бы неопровержимые факты к заведомо неверным предпосылкам. В итоге формулы-то придумали — но вот их физический смысл оказался горячечным бредом, при изложении которого один парадокс громоздился на другой, астрофизика превратилась в шоу уродцев, к микромиру теория оказалась вообще неприменима никаким боком, предсказательной силы в этой побасенке нет. И все ради чего? Ради мифического Акта Творения? И что самое обидное — светлая и красивая физическая теория, которая объясняла все без единого парадокса и на безупречных формулах классической физики, была тихо затерта лапкой и закопана в архивы, а ее автор немедленно убит. Все во имя квазаров и разлета галактик! Никто не должен стоять на пути!