— Я иду к тебе! — сказал он вслух. — Иду, Бригита!
И побежал еще быстрее. Внезапно следы исчезли. Он повернул обратно и скоро нашел их. Следы сворачивали в лес. Он пошел по ним по бездорожью, где ноги то вязли во мху, то цеплялись за корни и скользкие камни. Под деревьями было темно, ничего не разглядишь. Он споткнулся, упал, подвернул запястье, да так больно, что чуть не потерял сознание. А потом внезапно увидел, что он у цели.
Прямо перед ним зиял черной пастью обрывистый овраг. «Они бросили тебя туда? Варвары, они посмели бросить тебя туда? Подожди, Бригита, я иду, я иду тебе на помощь…»
С этой стороны спуститься было невозможно, но, может быть, другой склон… Он долго шел в обход и наконец рискнул. Он съезжал по осыпи, перескакивал по скалам, не выпуская из рук свой узел и скрипку хардангерфеле. Раз десять чуть не сломал себе шею. «В кои-то веки оно и к лучшему, что я маленький, — думал он, — падать не так высоко».
На дне оврага под ногами захрустело, словно он ступал по сухим веткам или… да, похоже на то: по костям. Он наклонился, подобрал одну на ощупь — так и есть, кость. Должно быть, какие-нибудь звери срывались в овраг и погибали. Вот все и объяснилось. Разве что… Мысли у него в голове метались и путались. Вот этот белый, гладкий череп с пустыми глазницами… Разве у какого-нибудь зверя может быть такой? А вон тот, другой? А этот? И вон еще… От ужаса каждый волосок у него встал дыбом. Он был один живой, а вокруг — десятки мертвецов.
— Бригита! — крикнул он, и от стен оврага отдалось: …гита… гита…
Он стал шарить среди костей, сам себе поражаясь. Ему бы в этот час лежать в своей теплой мягкой постели, слушать, как потрескивают в печке дрова, и не знать иных забот, кроме как с одним или двумя яйцами пожарить завтра бекон. А он вместо этого глухой ночью ворошит скелеты в каком-то жутком овраге, в чужой стране.
— Бригита! — позвал он.
— …гита… гита… — откликнулся овраг.
А потом он увидел ее. Вернее, увидел мешок. Около него уже шевелилась какая-то тень. Собака, дикая кошка, волк? Какой-нибудь еще более опасный зверь? Ему было все равно.
— Геть! Кш-ш! Пшел вон! — закричал он, и зверь бросился наутек.
В мешке ничто не шевелилось. Он подбежал, упал на колени. Дрожащими пальцами развязал веревку. Первым, что он увидел, были волосы — не вмятина в черепе, а волосы. Мягкие, как у старенькой бабушки, такие тонкие, реденькие. Он осторожно сдвинул ниже край мешка, освободив голову. В лице ничто не дрогнуло. Глаза, ноздри, губы — все было сомкнуто, бело и недвижно.
— Бригита… — прошептал человечек. — Это я, Хальфред… Скажи что-нибудь… Открой глаза…
Мешок был слишком велик для изувеченного тела. Хальфред нащупал его сквозь ткань… и вот уже под рукой ничего, вот она и вся, с головы до пят. «Господи, какая же она маленькая!» — подумал он. Пока она была живой и сильной, она казалась больше, но теперь предстала в своем истинном виде: маленькая хрупкая старушка.
— Бригита… — повторил карлик, бережно взяв ее лицо в ладони, — это я, Хальфред… Посмотри на меня… Скажи что-нибудь…
Ему показалось, что веки чуть заметно пошевелились. Дрогнули и разомкнулись почти прозрачные губы.
— Скажи что-нибудь… — повторил Хальфред.
— Х-с-с… — сказала Брит и испустила дух.
Бьорн во рву отчаянно мерз — у него зуб на зуб не попадал от холода, и его предположение перерастало в уверенность: раз лоскут больше не греет, значит, Брит мертва. «Она не хотела ехать, — вспоминал он. — Это я ее заставил. Она, должно быть, предчувствовала, что здесь ее ждет конец — на чужбине, далеко от Малой Земли. А я ее вынудил поехать. Я ее погубил». А Хальфред? Хоть бы он вернулся! Мог ведь и он попасть им в лапы, а жалости они не знают.
За воротами, теперь запертыми, ходили дозором два стражника. Собаки молчали, но, без сомнения, оставались где-то поблизости. Как добраться до Бриско при таком положении вещей? Бьорн видел теперь, каким все это было безумием. С самого начала он во всем положился на колдунью. Не взял ни оружия, ни людей, раз она так велела. И вот теперь, когда ее больше нет, он один, чуть живой, помощи ждать неоткуда, и что делать — непонятно.
Сидеть на месте и ждать Хальфреда нечего было и думать: если не двигаться, скоро сморит сон, от которого не пробуждаются. Уйти? Куда? Он будет схвачен или замерзнет насмерть прежде, чем выберется из владений Герольфа. Да и как это — уйти? Бросить Хальфреда на произвол судьбы? Уйти от Бриско, который здесь, совсем рядом?
Пробраться в замок? Учитывая высоту стены и усиленную охрану — затея практически безнадежная. Все равно что прямо отдаться им в руки. А что они с ним сделают, если схватят? Вернуться на Малую Землю без Бриско было бы горько, но вообще не вернуться — еще того горше.
Сельма… Алекс… Они ждут его, он им нужен.
Так все возможные решения оказывались одно другого хуже. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким несчастным и беспомощным. И таким замерзшим…
Бьорн был не из тех, кто взывает к небесам. Всю жизнь до похищения Бриско он полагался на свои сильные руки, на свое мужество и на человеческий разум. Но здесь и сейчас ни от чего этого помощи ждать не приходилось. Он поднял глаза к небу, где по-прежнему в дикой пляске неслись тучи, и поручил себя его покровительству.
Потом, сам толком не зная, что собирается предпринять, выбрался из рва. Идти по открытой местности он поостерегся и двинулся, не ведая о том, тем же путем, что и Брит, через скалы и кустарник. Добравшись до стены и прикинув на глаз ее высоту, он вынужден был признать очевидное: с голыми руками ее не преодолеть. Он пошел вдоль стены, туда, где с задней стороны парка к ней подступал лес. Его надежда найти дерево, с которого можно перелезть на стену, не оправдалась. Деревья начинались слишком далеко. Но он пошарил в подлеске и нашел то, что надо: длинный и крепкий сук, обломавшийся, видимо, под тяжестью снега или от ветра. Он подтащил этот сук к стене, прислонил к ней и полез. Руки и ноги закоченели, и каждое движение причиняло боль. Мерзлая кора словно заживо сдирала кожу с ладоней и колен. С вершины сука он дотянулся до гребня стены, ухватился за него и, к собственному удивлению, довольно легко взобрался наверх.
Теперь встал вопрос: а дальше? Спрыгнуть в парк — это значило пойти на последнюю крайность, отрезав себе путь к отступлению. Шансы пробраться к Бриско, забрать его и бежать даже минимальными назвать было нельзя. Бьорн окинул взглядом темную громаду замка. Высоко под крышей в маленьком окошке теплился огонек. Словно знак.
Бриско…
Он не сомневался — Бриско там, там его сын, и само собой решилось: он спрыгнет в парк, и будь что будет. Умом он понимал, что делать этого не следует, но что-то куда более сильное толкало его вперед. «Если я туда не пойду, — билось у него в голове, — как потом жить с предательством на совести? Бриско, должно быть, сказали, что я ему не отец, но в его детской душе я им все еще остаюсь, я уверен. Я знаю. Я должен идти к нему, это сильнее меня, сильнее всех доводов рассудка».