— А муж сбежал сам, судя по всему. — Марина протянула руку и бесцеремонно коснулась ее обручального кольца. — С вами жить — все равно что на крокодильей ферме подрабатывать. Того и гляди хобот оттяпаете!
Она расхохоталась, чрезвычайно довольная собой, а Настя… Настя позволила себе снисходительно улыбнуться.
— Кажется, мы здесь для того, чтобы обсуждать не мои проблемы, а ваши.
— Да, простите. — Женщина резко оборвала смех и снова полезла в сумочку. И вынула оттуда увесистый сверток. — Приступим к делу.
Через минуту новоиспеченная сыщица уже держала в руках несколько фотографий. Нельзя сказать, чтобы ее особенно вдохновил тип со снимков. Даже Додик Сойфер, ее новый сослуживец, выглядел куда приличнее, не говоря уже о добродушном и по-своему очень симпатичном Meтелице. Тип был одутловат, мелкозернист, тонкогуб, и к тому же волосы у него были зализаны так, что череп казался по-младенчески голым. А над вытянувшейся, как у верблюда, верхней губой топорщилась опереточно-узкая полоска усов. В таких же узких рысьих глазах его было нечто такое, что заставило Настины уши поплотнее прижаться к голове: они всегда первыми реагировали на опасность — будь то град в начале июля или ранний неожиданный снег в конце октября.
— Вот, — торжественным голосом произнесла Марина. — Вот это он и есть, мой дражайший супруг. Быков Дмитрий Борисович. Подонок, мразь, тварь, грязная скотина, прохиндей, ублюдок, сатир-недоносок, дерьмовое желе, мешок с навозом, чертово семя, жертва аборта, мудак — штопаные яйца!..
Переведя дух, Марина уставилась на Настю.
— Что еще я забыла? — отрывисто бросила она.
— Не знаю, — Настя пожала плечами. — Может быть, дурак?
— О нет! Он далеко не дурак. Хитрая бестия… А кольцо вам придется снять.
— Зачем?
— Он не любит замужних женщин. Он считает, что в браке всякое безумие убивается безвозвратно. Особенно сексуальное. Обожает свободных от супружеской узды сексапилок, смолы ему в глотку!..
Настя так и не смогла поддержать разговор на такую деликатную тему. Ее тусклый тринадцатилетний опыт супружества безмолствовал. А вообще, если говорить о безумии, Марина не права: уж ей-то брак явно пошел на пользу.
— Что еще я должна сделать?
— Вам самой решать, как заманить его в постель. Я дам вам адреса мест, в которых он часто бывает. Всякие там галерейки, где клубится нищий авангардный сброд; рестораны, где собирается сброд побогаче. Его мастерская… У него, видите ли, есть мастерская! Он, видите ли, дизайнер!
— И чем же он занимается?
— Изготовляет светильники, скотина! Изобретает новые формы, идиот! Берет их, так сказать, напрокат у жизни. То есть в бабских койках. Вот, возьмите его визитку. — Марина припечатала долларовые купюры ненавистной визиткой ненавистного фонарщика. — А вообще не надо изобретать велосипед. Отправляйтесь прямо к нему в мастерскую.
— Но как я могу… Мы незнакомы…
— Не нужно никакого особого знакомства. Скажете, что виделись на какой-нибудь богемной вечеринке. Ну, я не знаю… К примеру, на Лиговке, у Эль-Хамади…
— Но я не хожу на богемные вечеринки.
— Неважно, он и не вспомнит. Он стольким потаскухам тычет эти визитки, ухлопывает на них такое количество денег, что давно можно было бы накормить всю голодающую Африку.
— А кто такой Эль-Хамади?
— Еще один кретин. Давно собираюсь на него настучать в компетентные органы как на исламского фундаменталиста, да все как-то руки не доходят.
— А он исламский фундаменталист?
— Не знаю… Проповедует какое-то эзотерическое учение, впечатлительным дурам головы морочит… Да какая вам разница! Эль-Хамади ни при чем. Эль-Хамади — повод. А вы только намекните моему кобельку на возможность близости — все остальное он сам сделает.
Настя спрятала визитку в карман и вопросительно посмотрела на деньги. Ей не особенно хотелось брать их; взять — означало обмануть Марину. Ведь ни о какой (господь наш всемогущий!!!) близости (Пресвятая Богородица!!!) и речи быть не может (ныне, присно и во веки веков!). И вообще, чур меня, чур!.. Но, с другой стороны, если она не возьмет деньги, это будет выглядеть подозрительно.
Когда купюры перекочевали в Настин карман, Марина спросила:
— А профессиональная аппаратура у вас есть?
— Аппаратура?
— Ну да. Видеокамера, “жучки” всякие…
— Этого добра навалом, — соврала Настя. — А для чего?
— Господи ты боже мой! Чтобы его низость получила документальное подтверждение, мы ведь с вами уже говорили об этом.
— Да, да, я помню.
— Отлично. Как мы условимся?
— Я позвоню вам через неделю.
— Хорошо, через неделю. Но, думаю, вам хватит и трех дней. С женщинами вашего типа у него все развивается довольно стремительно.
— С женщинами моего типа?
— С самоуверенными стервами. Кстати, а почему вы назначили мне встречу именно в этом ресторане?
Настя набрала в легкие побольше воздуха и выдохнула:
— Иногда, знаете, люблю здесь пообедать. Вдали от родных деревянных… Приятно расплачиваться гринами. Чувствую себя как в Америке.
— Бред, — отрезала Марина. — Америки не существует. Как таковой.
— То есть как это — “не существует”? — испугалась Настя. — А что же тогда существует?
— Островок в океане. Возможно, даже Северном Ледовитом. Там много киностудий, и все они делают фильмы. Про некое виртуальное пространство, которое все условились называть Америкой. Америка — это декорация, не больше. А этот ресторан — еще одно место, где бывает мой муженек. То есть — тоже декорация, здесь он иногда разыгрывает сцены соблазнения. Так что все очень символично. Вы не находите?
— Нахожу, — только и смогла сказать Настя.
— Кстати, Анастасия Кирилловна… Как называются ваши духи?
— “Наэма”. Вам не нравятся?
— Отчего же… Есть в них что-то такое… В букете… Думаю, мой подонок будет приятно удивлен…
Марина еще раз с удовольствием щелкнула ногтем по фотографии подонка.
— Я его голым в Африку пущу. Он у меня допрыгается, скотина!
* * *
…Это была тридцать шестая сигарета за сегодня, и отдавала она сливовыми косточками. Далеко за флагом остались запахи коньячного спирта (двадцать девятая сигарета) и сыра “Рокфор” со слезой (тридцать первая сигарета). А впереди Забелина ждали еще имбирь, лаванда, жженый сахар — вплоть до баклажана с чесноком.
Запах баклажана с чесноком был запахом сороковой сигареты.