«С такой шеей я бы не то что на лошадь, и на велосипед садиться не стал бы», – сказал мне хирург, специалист по заболеваниям позвоночника, восемь лет тому назад. Однако я снова сижу верхом на лошади, галопирую в темноте и чувствую себя уверенно и на своем месте. Главное – не вылететь из седла.
Я пустил своего скакуна рысью вдоль изгороди, продолжая высматривать ворота. Пять футов, высоковато, лошади это препятствие не взять, особенно с учетом того, что она устала, замерзла и к этому времени уже давно должна была стоять в теплом стойле. Да и ворота вряд ли помогут. Они наверняка заперты, и понудить лошадь перескочить через них в темноте практически невозможно.
«Клещи» поискового отряда постепенно смыкались; если я не уберусь отсюда как можно быстрей, то точно попаду в ловушку. Я сильно пришпорил лошадь, и она поскакала галопом вдоль изгороди, по направлению к северному окончанию беговой дорожки и петле, которую она там образовывала. Я страшно боялся, что мой скакун вдруг споткнется или, не дай бог, провалится копытом в кроличью норку.
И по-прежнему безуспешно искал глазами выход или дырку в этой бесконечной изгороди. И уже начал думать, что единственным правильным решением было бы повернуть назад и попробовать прорваться на автостоянку, но выстроившиеся в линию преследователи приближались, и шансы осуществить эту задумку через минуту будут равны нулю.
И вот наконец сетчатая изгородь уступила место живой, и я разочарованно заметил, что эта живая изгородь вовсе не низенькая, через которую легко перескочить, а являет собой настоящие джунгли, плотное переплетение ветвей боярышника и черной смородины. Я скакал вдоль нее и вдруг увидел проем. Мы с лошадью легко проскочили в него и оказались на вертолетной площадке, ее использовали для посадки винтокрылых машин во время Фестиваля.
Я тронул лошадь в обратном направлении, теперь от глаз преследователей меня укрывала изгородь. Здесь царила непроницаемая чернильная тьма, даже отблеска фар не было видно, и ориентироваться стало трудно. Мы с лошадью медленно продвигались вперед, слепой вел слепого. Животное подо мной, наверное, тоже недоумевало, не понимало, куда идти, но натренировано было неплохо и откликалось на каждую мою команду.
– Давай, мальчик, – тихо шепнул я скакуну на ухо. – Хороший мальчик, умница.
Но вот мелькнули огоньки деревни Престбери. Должно быть, впереди изгородь была не такой плотной.
И тут вдруг мне показалось, кто-то кашлянул. Я осторожно натянул поводья, лошадь послушно остановилась и стояла. Я вслушивался в тишину.
Может, показалось?
Человек кашлянул снова. А потом крикнул что-то на незнакомом мне языке. Он находился по другую сторону изгороди, а вот насколько далеко от меня – определить никак не удавалось. Ему ответил второй, тоже на иностранном языке, тот, похоже, находился значительно дальше.
Это наверняка подручные Шеннингтона.
Я затаил дыхание и взмолился о том, чтоб лошадь не выдала нашего местопребывания.
Напрягаясь, прислушивался к их разговору, потом показалось, что ближний ко мне мужчина двигается, но я далеко не был в том уверен.
И тут на помощь мне пришел дождь.
Вроде бы приутихший, он полил с новой силой, тяжелые холодные капли ползли прямо за воротник. Но мне было плевать. Теперь в шуме дождя я больше не слышал голосов мужчин, но одновременно это означало, что и они не услышат, куда я двинусь дальше.
Я еле слышно прищелкнул языком и тихонько тронул лошадь каблуком. А потом наклонился и шепнул ей на ухо:
– Пошли.
И вот наконец мы добрались до ворот, и они оказались не заперты.
Я спешился, провел через ворота лошадь, потом закрыл их.
А затем вдруг впереди вспыхнул свет, затопив все вокруг ослепительным сиянием. Это напугало лошадь, она резко метнулась в сторону, поводья вырвались у меня из рук.
Черт!..
– Эй, мальчик, – спокойным тихим голосом окликнул я своего скакуна. – Хороший мальчик. Иди сюда. Ко мне. – И я протянул руку к испуганному животному, но оно нервно вскинуло голову и громко заржало. – Хороший мальчик, – повторил я, продолжая продвигаться к воротам, к тому месту, где, дрожа всем телом, стоял скакун. И приблизившись, резко ухватился за поводья, но тут лошадь заржала снова.
Интересно, слышали они или нет? Видели ли свет?
Свет, о котором шла речь, исходил от сигнализационного устройства, прикрепленного на крыше деревянного сарая, под ним находился датчик движения.
Я огляделся по сторонам. Мы находились во дворе фермы, за сараем виднелись и другие строения.
А потом вдруг откуда-то справа донесся свист.
И от этого звука у меня мурашки пошли по коже, мелкие волоски на руках и шее встали дыбом. Я знал этот звук. Узнал потому, что совсем недавно слышал его на Личфилд-гроув. Так свистели пули, пролетающие мимо, в опасной от меня близости. Вот просвистела и вторая, с глухим чмокающим звуком вонзилась в деревянную планку всего в нескольких дюймах от моего лица. И еще я слышал крики на непонятном мне языке. «Время действовать, – подумал я, – причем быстро».
Я дернул за поводья, повел лошадь за собой, и мы свернули за угол сарая, подальше от этих криков. Еще одна пуля просвистела мимо и затерялась где-то в ночи.
Я решил привязать лошадь где-нибудь и оставить, передвигаться дальше пешком, счел, что это безопаснее, но затем решил, что этот план не годится. Если преследователи подобрались так близко, что открыли огонь, стало быть, им не составит особого труда догнать меня. Мне нужна была лошадь, нужна была скорость, чтобы удрать от них.
Я вставил левую ногу в стремя, подтянулся и вскочил в седло, взял поводья и снова тронулся в путь. Пока лошадь трусцой бежала по двору, я заметил еще несколько огоньков системы сигнализации, но теперь лошадь вела себя спокойнее, чувствовала хозяина на спине, что придавало ей уверенности. Мы проехали через ярко освещенный двор, затем оказались на длинной дорожке, которая сворачивала куда-то и исчезала во тьме. И вот вскоре впереди я увидел свет фар автомобиля, быстро проезжающего справа налево, и понял, что мы находимся недалеко от шоссе, что пролегало рядом с деревней Винчкомб.
Огоньки сигнализации остались позади, под покровом тьмы я пришпорил лошадь, и она устремилась вперед.
Приблизились к шоссе. Так, куда же теперь поворачивать?
Я понимал, что должен свернуть вправо, к деревне под названием Престбери и Челтенхему. Потому что тогда смогу попасть в полицейский участок Челтенхема. Там я буду в безопасности, и старший инспектор Флайт сможет наконец допросить меня.
Я даже представил, каким должен быть оптимальный маршрут.
Ведь я вырос в деревне Престбери, знал здесь все углы и закоулки, знал, где срезать, чтобы попасть кратчайшим путем в центр Челтенхема. Я полжизни проделывал этот путь пешком или на велосипеде. И еще я знал все пустынные объездные дороги и безлюдную в это время суток тропинку через Питвиль-Парк, мимо знаменитой насосной станции, благодаря которой Челтенхем получил статус спа-курорта. Затем – через рекреационную зону Тома Тейлора, а дальше вниз, мимо огородов Гарднер-Лейн, где еще мальчишкой я играл со своими школьными друзьями. Там, где это возможно, буду стараться, чтоб лошадь скакала по твердой поверхности или по траве, на всем пути к Суиндон-роуд, что находилась неподалеку от челтенхемского родильного дома, где вот уже почти тридцать лет тому назад я появился на свет.