«Зачем только я уступил мольбам жены и явился сюда? – сокрушался граф, тем не менее любезно кивая головой и отвечая на приветствия. – Мне здесь не место, так же, как и Эмме, которая обязана разделять с мужем его участь…»
Он с негодованием покосился на ее платье, стоившее кучу денег, на ее безвкусное сверкающее колье и прическу из рыжих кудряшек. Последние крохи от ее приданого приходится тратить на наряды и дурацкие шляпки. Бедняжка даже не подозревает, что осталась нищей. Выкупленное имение приносит убытки и скоро пойдет с молотка. Взятый по совету тестя кредит отдавать нечем. А Эмма желает соперничать с женами банкиров и коммерсантов. Оленин с отвращением вспомнил, как называл ее в постели «пухленьким ангелочком», и содрогнулся.
– Саша, взгляни вон туда… – прошептала Эмма по-французски, надавливая на его локоть. – Это Ида! Наследница сахарных миллионов…
Оленин с холодной улыбкой повернулся к входу в бальную залу, куда невольно устремились взгляды всех присутствующих. По надушенной, шелестящей шелками толпе прокатился вздох восхищения. Гости невольно расступились, пропуская высокую худую женщину в пене бирюзового атласа и кружев. За ней волочился по паркету длиннющий шлейф. В волосах колыхалось страусово перо. На груди, в ушах и на запястьях переливались синие камни.
«Неужто сапфиры?» – подумал Оленин, примериваясь, какую баснословную цену можно выручить за такое ожерелье, браслеты и серьги.
Необычная внешность дамы опрокидывала все его представления о женской красоте. Уже не цена камней, а сам облик Иды Рубинштейн приковал к себе его внимание. Ее угловатые движения были исполнены какой-то дикой грации. Острые плечи, выпирающие ключицы, гордо посаженная голова и повадки царицы, ослепительной в своем величии.
Все светские красавицы вмиг безнадежно померкли перед Идой. Она затмила собой праздник, как наползающая тень затмевает солнце. Ее белое мраморное лицо источало высокомерие, а большой красный рот словно алкал крови. Она была безобразна и… нечеловечески прекрасна, дивно хороша в своей гордыне, непомерной худобе и мраморной бледности. Вычурное одеяние подчеркивало ее удлиненные, словно вытянутые формы, тонкую талию и сухие бедра.
Ида помахала тетке рукой, унизанной перстнями, – совершенно особенным жестом, – и присоединилась к ее компании.
Прошло некоторое время, прежде чем наваждение, вызванное ее появлением, схлынуло и присутствующие смогли опомниться и вернуться к сплетням и пересудам.
– Она только-только приехала из Парижа… – перешептывались в толпе. – Говорят, там она изучала актерское мастерство…
– Что вы? Я слышал другое…
– Она лежала в клинике для душевнобольных…
– Профессор Левинсон, дальний родственник Рубинштейнов…
– Как? Знаменитый психиатр?..
– Он-то и упек Иду в лечебницу…
– Еще бы! Миллионерша на сценических подмостках…
– Не может быть…
– Это скандал!
– Позор для ортодоксальной еврейской семьи…
– Мадам Горовиц не выдержала такого надругательства над любимой племянницей…
– Иду выпустили из психушки по ходатайству петербургской родни…
Девушки в кружевных наколках разносили гостям шампанское. Эмма едва пригубила, зато ее муж осушил несколько бокалов. Его сердце билось тревожными толчками, в груди разлился жар. Он напряженно прислушивался, о чем говорят окружающие, ловил каждое слово, касающееся Иды.
Тепло от натопленных печей и разгоряченной публики мешалось с запахом хризантем, которые повсюду стояли в вазах. Воздух загустел, от него кружилась голова.
– Мне душно, – пожаловалась Оленину жена. – Давай выйдем…
– Куда?
– На балкон.
– На балконе холодно. Тебе не стоит так затягивать корсет, дорогая…
Он оставил Эмму на попечение двух молоденьких горничных и отправился в курительную. Там разговор продолжал крутиться около Иды Рубинштейн.
– Выйдя из психушки, она не нашла ничего лучшего, как выйти замуж за сына тетушки…
– Правильно сделала. Владимир Горовиц – отличная партия. Главное – у родственников не было повода возражать…
– Свекровь имела виды на капиталы невестки?
– Ни в коем случае. У нее своих девать некуда…
– Говорят, молодые не прожили вместе и месяца…
– Это была сделка. Фиктивный брак…
– Владимир, вероятно, получил отступного…
– Полагаю, он по-дружески помог Иде освободиться от опеки семьи…
– После развода они сохранили теплые отношения…
– Так или иначе, теперь Ида богата и независима!..
– Она может жить в свое удовольствие…
– Ида умеет себя подать… она обворожила самого Станиславского…
– Говорят, он пригласил ее в труппу Художественного театра…
– Зачем Иде карьера актрисы при ее-то деньжищах?..
– Вообразите, она отказала Станиславскому…
Кто-то похлопал Оленина по плечу, и тот вздрогнул от неожиданности.
– Приветствую, Александр, дружище! Какими судьбами?
Это был приятель Оленина, боевой офицер Самойлович, с которым они сыграли не одну партию в карты и опустошили не одну бутылку вина.
Самойлович воевал, был ранен под Мукденом [11] , долго лечился и вышел в отставку. Друзья давно не виделись.
– Где ты пропадал?
– Ездил на воды, – ответил Самойлович, выпуская колечко дыма. – Поправлял здоровье. Рана в плече дает о себе знать. Боли страшные, спать не могу. А ты женился, братец, поздравляю! Жена твоя прелестна. Сущий ангел. Ты счастлив с нею?
– Прекрати, – разозлился Оленин. – Сам-то не торопишься надеть семейный хомут на шею.
– Это не для меня, – криво улыбнулся Самойлович. – Я рубака, бретер и фат. Жена сбежит от меня на следующий же день. Я погублю ее. Зачем брать лишний грех на душу? Признаюсь честно, что содержать семью мне не по карману. Маменька все наши средства промотала, а на офицерскую пенсию не разгуляешься.
– Чем же ты живешь?
– Мне везет в игре, Оленин. Ты мог в этом убедиться.
Граф печально кивнул. С Самойловичем по крупному ставить нельзя – облапошит. Плутует, но ловко. Не подкопаешься.