– Вот и отлично. Значит, завтра можешь выйти в море. Папа разрешает.
Папино разрешение не произвело никакого впечатления на дочь. Более того, мне показалось, что ей снова захочется остаться на корабле: поиски пиджака убийцы увлекали ее куда больше, чем особенности национальной охоты.
– Ну, не знаю. – Карпик закусила губу. – Голова все-таки еще побаливает.
– А я знаю. По-моему, девочки, просто отлично, что мы сюда приехали, охота на тюленей – замечательная вещь.
Еще бы не замечательная, если учесть все сегодняшнее развитие событий, вам несказанно повезло, Валерий Адамович Сокольников.
– Я хочу выпить с вами, Ева!
Господи, я-то здесь при чем?
Под благосклонным взглядом Карпика мы раздавили коньяк и заели его подсоленным лимоном, – гастрономические изыски стюарда Романа, который совершал челночные рейды по всей бильярдной и исправно следил за тем, чтобы ни один из пассажиров не трезвел больше положенного.
– Карпик! Ты не принесешь мою записную книжку? – сладким голосом спросил банкир. – Она в моем чемодане, в боковом кармашке. Возьми ключ.
– Хорошо, папочка. – Карпик не стала упрямиться. Ведь мы с ее обожаемым папочкой оставались вдвоем.
Проводив глазами дочь, Сокольников спросил у меня:
– Еще коньяку?
– Валяйте.
Мы снова выпили.
– Ну, – спросила я, – и зачем нужно было отсылать девочку?
– Вас не проведешь, Ева, – засмеялся банкир. – Обожаю умных женщин. Мне нужно было поговорить с вами.
– Внимательно вас слушаю.
– Знаете… Я встретил женщину своей жизни.
– А она в курсе?
– Думаю, она все понимает.
– И что требуется от меня? Нести за невестой фату?..
– Ну, до этого дело пока не дошло. Есть одна проблема.
– Ваша дочь. Карпик.
– Именно. Мне кажется, ей не очень нравится Клио.
– Знаете, Валерий Адамович, – я наклонилась к. Сокольникову и взяла его за пуговицу пиджака (слава богу, это были совсем другие пуговицы), – “не очень нравится” – это не совсем то выражение. Карпик ее ненавидит. Она кажется ей beast. Я понятно выражаюсь?
– Думаю, да. – Сокольников сморщился как от зубной боли.
– И это еще мягко сказано. Думаю, в русском языке, особенно ненормативном, найдется больше идиоматических выражений. Все они, с точки зрения Карпика, применимы к Клио. Вы, конечно, помните участь вашей невесты, которая, возможно, тоже была женщиной вашей жизни.
– Ева, я прошу вас. – Банкир поднял руки, защищаясь.
– Так вот, это все были цветочки. Думаю, если у вас что-нибудь будет с этой певичкой, вы должны готовиться к затяжным оборонительным боям.
– Ну почему, почему?! Почему она так невыносима?
– Я не знаю. Может быть, это ревность. Обыкновенная ревность брошенного ребенка. Ребенка, предоставленного самому себе.
– Но ведь к вам-то она не ревнует. Наоборот.
– Мы с ней очень похожи. Мы не представляем угрозы. Клио представляет угрозу.
– Вы поразительный человек, Ева. У вас есть ответы на все вопросы.
– Ну, не на все. Я, например, не знаю точную дату конца света. Как насчет коньяка?
– Валяйте, – повторил он мои слова. Мы чокнулись.
– Хочу выпить за вас, Ева, – тихо сказал банкир. – Если бы я мог… Если бы я мог – я выбрал бы вас. Честное слово. Я выбрал бы вас, и все мы были бы счастливы. И Карпик была бы счастлива.
– Ну, не знаю…
– Вы идеальный вариант.
– Мужчины ненавидят идеальные варианты. У меня нет шансов.
– Вы красивы. Вы правда красивы.
– Это коньяк, Валерий. Чуть больше, чем нужно. Он помотал головой:
– Я хочу попросить вас… Вы имеете на нее влияние. Может быть, вам удастся уговорить Карпика… Не сразу, конечно. Объяснить ей, что Клио… Что она совершенно потрясающая. Ларисе нужно только попытаться понять. Вы ведь можете это сделать?
– Не думаю.
– Я прошу вас. Вы найдете способы, я знаю.
– Ну, хорошо. – Господи, куда я ввязываюсь? – Я постараюсь.
– Спасибо! Я знал, что вы замечательная.
Банкир близко придвинулся ко мне и поцеловал в щеку. И почти сразу же мы увидели Карпика. Она стояла неподалеку, она не хотела мешать нам. Глаза ее сияли. Бедная девочка! Я улыбнулась ей и помахала рукой:
– Иди сюда!
– Я принесла, папочка. – Карпик подошла к отцу и протянула ему записную книжку:
– У вас, я смотрю, все замечательно.
– Более чем, моя хорошая. – Банкир обнял дочь:
– Кстати, не пора ли тебе в кровать?
– Не пора, – отрезала Карпик. – Я еще побуду с тобой. Если Ева не возражает.
– Вот, держите, Ева. – Банкир порылся в своей толстой записной книжке, больше похожей на талмуд. – Это то, о чем я говорил вам. Просто потом я могу забыть…
Он протянул мне несколько визиток. Ничего себе спектакль театра марионеток, где мне отведена роль, которая в программке значится как “Войска и прочее”… Я улыбнулась самой обворожительной улыбкой, на которую только была способна, и сунула визитки в карман, даже не взглянув на них.
А потом услышала эту музыкальную тему из Гершвина.
"Порги и Бесс”.
Играл Антон. Кто бы мог подумать, что нейрохирург, который еще сегодня сидел со мной в лодке и завалил своего первого тюленя, может так нежно касаться клавиш?
Пассаж из Гершвина был встречен аплодисментами и громким одобрительным улюлюканьем. Но еще большими аплодисментами была встречена Клио, которая появилась в самый подходящий момент – не раньше и не позже. Это было звериное чутье поп-звезды со стажем. Она благосклонно приняла все знаки внимания, потрепала по холке музыканта-любителя Антона, прошлась по ягодицам Мухи, приняла от Альберта Бенедиктовича джин, а от губернатора с Лаккаем – пару дежурных комплиментов. И только потом, миновав нейтральные воды Филиппа и Бориса Ивановича, достигла наших берегов.
– Добрый вечер, – сказала она, глядя только на банкира. Даже красно-черный лемур на ее виске сиял, он еще помнил прикосновение губ Сокольникова.
– Добрый. – Сокольников нагнул голову и аккуратно поцеловал Клио руку, ни на секунду не задержавшись. Могу себе представить, чего это ему стоило!
Я ограничилась доброжелательным кивком головы, а Карпик вообще отвернулась.