– Извините за беспорядок, – сказал Филипп, но даже не подумал хоть что-то убрать. – Садитесь, пожалуйста.
Я села, и в ноздри мне сразу же ударил смешанный запах двух одеколонов: одного очень резкого, каждую секунду себя утверждающего. И другого: более мягкого и нежного…
– Который ваш? – неожиданно спросила я.
– Не понял?
– Какой из одеколонов ваш?
– А-а… – Филипп рассмеялся. – Вы об этом… А как вы думаете?
– Тот, который резче. Разит животных наповал, выманивает их из логова, я права? Вы ведь любитель кенийского сафари…
– В общем, да, – Филипп посмотрел на меня со жгучим любопытством. – Я любитель кенийских сафари, и одеколон, о котором вы сказали, тоже мой. Вообще-то, он рассчитан не на животных, а на женщин…
– Женщины – тоже животные.
– Вам виднее. Хотите посмотреть мои кенийские фотографии? Есть еще снимки из Тибета, тоже занимательная вещь…
– Но сначала моя фотография.
– Да-да, конечно, простите, пожалуйста. – Филипп смущенно улыбнулся. – Давайте ее сюда.
Освобожденная от рамки фотография капитана “Эскалибура” вполне умещалась в моей руке. Теперь я протянула ее Филиппу.
– Что скажете? – спросила я.
Филипп достал из сумки лупу и принялся внимательно рассматривать снимок. Потом поднял голову и так же внимательно посмотрел на меня.
– Черт возьми, это же наш капитан! И корабль так же называется… Только почему-то надпись на английском…
– Меня интересует дата, – сказала я. – Там написано “1929”. Судя по всему, это год…
– Да, судя по всему…
– Фотография кажется мне достаточно старой. Но я не знаю точно, насколько она стара. И соответствует ли она технологиям 1929 года… Вы ведь профессиональный фотограф, вы можете это определить.
– Пожалуй. – Филипп поскреб затылок. – Пожалуй, могу. Здесь и объяснять ничего не надо. Вы знаете, что такое дагерротипия?
– Слышала краем уха…
– Так вот, это первый практически пригодный способ фотографии. Светочувствительным веществом служит йодид серебра. Практиковался с 1839 года. Потом, уже в XX веке, разрабатывались другие технологии… Но эта – явный дагерротип. В двадцать девятом году это имело место быть. Да, фотография подлинная. Скорее всего.
– Так “скорее всего” или подлинная?
– Я не могу сказать наверняка. Нужно специальное исследование. Но именно так это выглядит навскидку. Конечно, не исключена возможность подделки. Но это маловероятно. И к тому же чересчур хлопотно.
– Навскидку, на первый взгляд… – Я снова, в который раз за день, почувствовала приступ раздражения. – Все на этом корабле выглядит подделкой. И сам корабль – подделка. Вам не кажется?..
– Где вы нашли эту фотографию?
– В капитанской каюте. Она висела на стене.
– Вы уже успели побывать в капитанской каюте?
– Я много где успела побывать. Уверяю вас, эта фотография не единственный сюрприз, который там нас ждал.
– “Нас”?
– Меня и девочку. Карпика.
– Да-да, я знаю…
– 1929 год – совсем не моя эпоха, и Фрэнсис Скотт Фицджеральд тоже не мой писатель. Но там все так… Как бы это сказать… Все соответствует нашим представлениям об этом времени. Самым приблизительным. Там все вещи того времени. Вы понимаете меня?
– Пытаюсь понять.
Филипп бросил фотографию на стол, поднялся и прошелся по каюте. Потом остановился передо мной. И улыбнулся. Это была жалкая улыбка.
– Сначала пропал экипаж. Капитан оказался всего лишь изображением на фотографии, датированной двадцать девятым годом. Потом отсутствие связи. Всякой связи…
– Даже с тысяча девятьсот двадцать девятым годом, – сказала я. И сама удивилась тому, как зловеще прозвучали мои слова.
– Странные гудки, странный флаг… Знаете, о чем я подумал?
– Догадываюсь.
– Нет. А что, если мы проспали не двенадцать часов… Или сколько там, я не знаю. А больше? Сутки, двое, трое, месяц, год, десять лет… Ведь это можно предположить, правда?
Я молчала. Произнесенная первой цифра “двенадцать” накрыла меня с головой, как накрывают неожиданные для внутренних морей волны. Двенадцать. Когда я проснулась, на часах было двенадцать. Это подтвердила и Карпик. Я видела это сама. Но и хоккеист Витя Мещеряков сказал, что он тоже проснулся в двенадцать! А когда я из рубки разговаривала с Мухой, он сказал, что Мещеряков торчит в спортивном зале два часа…
– У вас есть часы, Филипп? – стараясь оставаться спокойной, спросила я.
– Да, конечно. Они на столе.
…Это был точно такой же будильник, какой стоял и у нас в каюте… Циферблат, вправленный в корпус, который стилизован под рулевое колесо. Очевидно, все каюты снабжены такими вот будильниками. Очень своевременная услуга, необходимое дополнение, просыпаешься и сразу утыкаешься во время. Но стрелки часов, которые стояли на столе Филиппа, намертво сцепились друг с другом на двенадцати.
– Черт! Он же ходил исправно. Ничего не понимаю.
– А все остальное – понимаете? Филипп отогнул рукав:
– Слава богу, хоть мои идут. Шесть вечера…
– Вот это уже ближе к истине Я так понимаю, что стоят только корабельные часы. Что вы думаете по этому поводу?
– Думаю, нам достался корабль-призрак, – раздался у нас за спиной чей-то голос. Это было так неожиданно, что я вздрогнула. У двери каюты стоял Антон.
– Ты? – Фотограф укоризненно посмотрел на друга. – Ты нас здорово напугал.
– Извините. Но пусть лучше пугать буду я, чем этот чертов корабль.
– Ты давно здесь стоишь?
– Достаточно давно, чтобы прийти в священный трепет от всего услышанного…
– Я не верю в мистику, – твердо сказала я.
– По-моему, это корыто решило доказать вам обратное. – Антон был сама поруганная добродетель.
– Все равно я в нее не верю. Должно быть какое-то объяснение. Должно быть. Оно под ногами. Мы ходим мимо – и не замечаем. Может быть, стоит только нагнуться…
– И поднять с полу фотографию 1929 года, – перебил меня Филипп. – Видишь, Антон, как решительна наша гостья.
– А она вообще замечательная девушка. И ничего не боится. Правда, Ева?
– Нет, – с сожалением сказала я. – Я боюсь. Я действительно боюсь…
– Перебирайтесь к нам. – Антон вложил в свою улыбку всю любезность, на которую только был способен. – Перебирайтесь, Ева! Будем бояться вместе.