– А как же первое правило фильма ужасов? – На Антона было жалко смотреть. – Ведь Макс и Лаккай, они были вдвоем… Думаю, от того, что происходит здесь, нельзя защититься, даже если мы будем пасти друг друга…
– Не знаю. Не уверена.
– Хорошо. Идемте, – сдался наконец нейрохирург.
* * *
…Мы шли длинными запутанными коридорами “Эскалибура”. Теперь все выглядело зловещим, даже аварийные лампочки в сетках. Зловещей была и тишина.
– Долго еще? – спросила я только для того, чтобы что-то спросить, чем-то взорвать эту тишину.
– Нет, сейчас выйдем на корму и спустимся вниз. На воздухе, на кормовой палубе, мне стало лучше.
– По-моему, начинается оттепель, – сказала я, подняв голову вверх, к звездам, которые были не видны из-за низких облаков. И тут же увидела еще один флаг, болтающийся над головой.
Совсем другой расцветки, не похожий на тот, который я успела выучить за несколько дней.
– Еще один, – равнодушно сказала я. – Если так будет продолжать и дальше, мы обвесимся такими игрушками, как новогодняя елка. Интересно, что теперь нам хотят сказать?
– Мы с Максом уже видели его, когда переносили Клио, – так же равнодушно сказал Антон. – Пусть болтается.
– Ни о чем серьезном он не сообщает?
– Ни о чем таком, чего бы мы уже не знали. Две серых полоски и белая в середине – “Я имею на борту опасный груз, держитесь от меня в стороне”.
– Теперь к нам уже точно никто не подойдет. – Мне было плевать, подойдет ли к нам кто-нибудь или нет. – Если даже сюда забредет какой-нибудь шальной “Летучий голландец”.
– Никто сюда не забредет. Здесь не бывает судов. Этот флаг для нас.
– Для нас, конечно же, для нас, Антон. Но раз мы предупреждены, может быть, просто снять его?
– Зачем? Он опять появится, – обреченно сказал нейрохирург.
– Вы тоже… Вы тоже не верите в то, что все можно объяснить?
– Я бы все отдал, чтобы получить хоть какое-нибудь объяснение.
– Нужно только набраться терпения, и все станет на свои места.
– Когда? Когда всех нас здесь перебьют?..
– Идемте, Антон, нам нельзя долго разговаривать, иначе мы возненавидим друг друга. Никому здесь нельзя долго разговаривать…
– Я бы не смог возненавидеть вас, даже если бы хотел… Вы… Очень нравитесь мне, Ева.
– Что ж, самое подходящее место для подобных признаний. Может быть, отложим?
– Отложим до чего? – Впервые я услышала в голосе Антона стальные нотки. – До того, когда нас всех перебьют?
– Это называется дансинг в ставке Гитлера. – Я укоризненно посмотрела на Антона.
– Не понял! – По его лицу пробежала тень.
– Вы когда-нибудь занимались нацистской Германией?
– А почему я вдруг должен заниматься нацистской Германией? – Он даже повысил голос. – Я врач, а не историк.
– Да я сказала просто так… Последние дни перед капитуляцией в ставке Гитлера – это была совершенно запредельная вещь. Все предчувствовали конец и потому пускались во все тяжкие, запершись в бункере на глубине в страшное количество метров. Пьянство, самые немыслимые оргии, самоубийства… Предчувствие неизбежной смерти, неотвратимость конца всегда развязывают руки, вы не находите? То же самое может сейчас случиться и с нами… Во всяком случае, мы близки к этому…
– Нет. – Антон выронил на палубу шубу Клио и два свитера Сокольникова и попытался взять меня за руки. – Нет… Есть нравственный закон…
– Нравственный закон внутри нас, это мы тоже проходили. – Я взъерошила волосы Антона.
– Только не вы, слышите, только не вы… Вы не должны так думать.
– Почему же я не должна так думать?
– Потому что… Потому что я защищу вас.
– Да. Вы защитите меня. Сокольников, должно быть, тоже так думал. Судя по всему, он до смерти влюбился в Клио, он бы отдал за нее жизнь, правда? Отчего же он ее не защитил?..
Антон подавил стон, готовый вырваться у него из груди.
– Идемте, Антон. Нас ждут. Во всяком случае, двое из троих…
* * *
…Впервые за все время пребывания на “Эскалибуре” я оказалась в морозильном цехе корабля. Господи ты боже мой, как бы я хотела попасть сюда при других обстоятельствах!.. Я даже не могла сказать, насколько он велик – его очертания были погружены во тьму. Тускло освещенный, он напоминал гигантский ангар с широкой лентой транспортера посередине. По правой стороне цеха шли бесконечные ряды морозильных шкафов. В цехе было прохладно, но не настолько, чтобы убить все запахи. Запах сырого мяса и застывшей, замороженной крови уловили даже мои безнадежно загубленные “Житаном” ноздри.
– Макс! – крикнул Антон. – Макс, где вы?
– Здесь. – Макс приподнялся с пустой ленты транспортера, на которой лежал. Он no-прежнему был в своей любимой черной майке, казалось, холод совершенно не действует на него.
– Что здесь? – спросил Антон.
– Все так же. На Западном фронте без перемен. Не могу вытащить его оттуда. Здравствуйте еще раз, Ева. Я кивнула ему, не удержалась и спросила:
– Вам не холодно?
– Холодно бывает только в могиле, – отрезал Макс. – Ко всему остальному можно привыкнуть.
– Она… Она где-то здесь? – заплетающимся языком спросила я, не сводя глаз с морозильных камер: уж очень это напоминало холодильник морга.
– Нет, здесь маленькие отделения, для брикетов, сюда даже вашу голову не сунешь. Они внизу, в трюме. Молодец, что принес вещи, Антон, иначе он там просто околеет.
– Может быть, он этого хочет, – пробормотал Антон.
– Хорошо, что вы пришли, Ева. – Макс улыбнулся мне и потер шрам. – Попробуйте уговорить его подняться наверх. У нас ничего не получается.
– Куда идти? – спросила я.
– Не идти, а ехать. – Макс хмыкнул, его черный юмор, как ни странно, импонировал мне. – Бобслеем не увлекались в молодости?
– Выросла на юге. Так что извините.
– Ну, это не страшно. Идемте.
Он слез с транспортера и повел нас с Антоном вдоль ленты в самый дальний угол цеха, теряющийся во тьме. Несколько раз я чуть не упала, спотыкаясь о трубы, проложенные прямо по полу.
– Здесь у вас запросто можно нос расквасить, – попеняла я Максу.
– Работа грязная, что же вы хотите. Когда бьешь зверя, а потом колбасишь его на фарш, – уже не до удобств.
Он остановился перед люком в стене. От люка вниз, в пугающую темноту, шел квадратный желоб. Должно быть, именно по нему в трюм морозильной камеры спускают брикеты тюленьего фарша…