– Нет. Больше того, двери в доме запрещено закрывать: за этим строго следит хозяйка. Все пятеро должны быть в сговоре, чтобы провести в дом девушку.
– Или преступник обладает большой долей наглости и везения, – поправил его Илюшин. – Ты сам говоришь, по утрам все спят.
– Но не эти. Гейдманы живут по своему расписанию, завтракают очень рано, около семи.
– И один из них следил за тобой, – напомнил Макар, – тот самый, о котором ты просил меня навести справки.
– Навел? – встрепенулся Сергей. – И что нарыл?
– А то, что Григорий Гейдман пять лет назад был уволен из театральной студии «Махаон». Основание: недопустимые действия в отношении одной из учениц. Родители пожаловались, и девочка подтвердила, что руководитель кружка приставал к ней.
– Что ж ты молчал?! – возмутился Бабкин. – А сколько лет чаду?
– На тот момент было пятнадцать. Гейдман ушел тихо, до уголовного дела не дошло. Но история все равно получилась шумная и некрасивая. Так что у тебя еще один подозреваемый.
– Не исключено, – протянул Сергей, в новом свете взглянувший на Григория после слов напарника, – что он следил не за мной, а за Матильдой. Она шла мимо моего коттеджа. Тогда я решил, что это совпадение…
– Может быть, и совпадение, а может быть, и нет. Говоришь, дом большой?
– Да. Двухэтажная изба с мансардой, за ней…
Бабкин осекся. Он неожиданно сообразил, что за домом Гейдманов есть сарай и еще какое-то мелкое сооружение, а ведь он совсем упустил их из виду.
И в тот день, когда он заходил к ним и попал в эпицентр заварушки, бородач упоминал о сарае. Что-то он там делал… Кажется, чинил дверь…
– Так, Серега, слушай внимательно, – сказал Илюшин, подождав продолжения и не дождавшись его. – Помимо отработки Гейдмана тебе нужно сделать две вещи. Первое: посмотреть картины Олега Чайки. Запомнить их и описать во всех подробностях, а в идеале – сфотографировать и отправить мне снимки. Он живет в пансионате с начала лета и должен был что-нибудь изобразить за это время.
– А второе? – спросил Бабкин, огорошенный первым заданием и тщетно пытаясь найти связь между своим расследованием и картинами Олега.
– Второе проще. Необходимо выяснить, отчего умер его дядя.
– Понял. Хорошо, сделаю.
У Бабкина вертелся вопрос о картинах, но он по опыту знал, что расспрашивать Макара бесполезно.
– И вот еще что, – добавил Илюшин. – Из взрослых мужчин у тебя там еще имеется супруг заведующей, если я ничего не путаю. Хирург, так? Что он собой представляет?
– Понятия не имею. На первый взгляд – мужик как мужик, и к тому же был в Москве в то время, когда случились исчезновения. Но я знаю об этом лишь со слов самой Григорьевой. Говоря начистоту, это не алиби, его нужно проверять. Но ты же понимаешь, Макар, если проверять каждого, то я один не управлюсь и до зимы.
Макар помолчал, и в трубке Сергей услышал быстрый звонкий перестук: Илюшин, по своему обыкновению, выбивал пальцами четкую барабанную дробь по тому, что попалось под руку. Судя по звуку, на этот раз ему попалась кастрюля.
– Ты что, суп варил? – подозрительно осведомился Бабкин. – По чему ты там барабанишь? Кстати, перестань, это действует мне на нервы.
– Не кастрюля, а сковорода, – сказал Илюшин, не прекращая выстукивать. – Не отвлекайся. На мой взгляд, мой запутавшийся друг, самый перспективный твой подозреваемый – заведующая. Исходя из того, что ты мне рассказал, она уже в семнадцать лет грудью стояла на защите семейного счастья, а к чему дозрела до сорока, один бог знает! Подумай сам: у нее наверняка есть доступ ко всем хозяйственным помещениям и она может, не вызывая подозрений, заманить туда девушек. К тому же муж – врач, что здорово облегчает приобретение лекарств, в том числе тех, которые в обычной аптеке не продадут. Девица из Вязников не стала скрывать, что имеет виды на ее супруга…
– А Григорьева не стала скрывать, что знает об этом, – вставил Сергей.
– Ну и что? Неглупая женщина – поняла, что врать бесполезно. Но у нее есть все основания ненавидеть молодых красивых девушек, согласись?
– Соглашусь. Я обо всем этом уже и сам думал. Ты только одного не учел: цели. Зачем? Вот скажи мне, раз ты такой умный – зачем нужно похищать их на один день? Это же абсурд! Я бы понял, если бы какой-нибудь местный псих насиловал их! Но – женщина? С головой у нее все в порядке, уж поверь мне.
– Ты не врач, – возразил Илюшин. – Наверняка знать не можешь.
– Наверняка – нет, но могу предполагать. И еще: не забывай, у нее самой убили сестру, когда та была чуть старше.
– Что тоже говорит в пользу моей версии. Психологическая травма, полученная в юности, вкупе с нынешней психотравмирующей ситуацией и тщательно подавляемым чувством ревности – это гремучая смесь, мой простодушный друг.
– Ладно, принял к сведению. Все равно настаиваю на своем: голова у нее варит, как у здоровых, не как у больных. Кстати, результат исследования вещества, которым вырубили Матильду, еще не готов?
– Пока нет. Еще минимум три дня.
– Черт, плохо! Может, хоть это внесло бы какую-то ясность.
– Начни вносить ясность с того, о чем я сказал, – посоветовал Илюшин. – Картины Олега Чайки и причина смерти его дяди. Все, конец связи.
Бабкин сунул телефон в карман, хмуро огляделся вокруг.
– Картины Олега Чайки, – проворчал он. – Легко сказать! Как к ним подобраться-то, к этим картинам? Притворяться покупателем уже поздно. Или еще нет?
Когда я вернулась, Олег сидел на веранде и, по злому выражению Клары Ивановны, «малевал». Заметив меня, он отложил кисть и поднялся мне навстречу.
– Где ты была?
Его голос не оставлял мне шансов тихо ускользнуть, сделав вид, что ничего не произошло: муж был в бешенстве. Должно быть, он долго просидел здесь с мольбертом, дожидаясь моего возвращения. Когда Олег впадает в исступление, глаза у него из светлых становятся белесыми, а угол рта судорожно подергивается, будто он ежесекундно предпринимает попытку улыбнуться и раз за разом терпит поражение.
Сейчас на него снова напал тик. Такого не случалось еще ни разу за это лето, и я надеялась, что на этот раз все обойдется.
– Где ты была? – повторил он, конвульсивно улыбаясь мне правой половиной рта.
– В лесу.
Я постаралась, чтобы ответ мой прозвучал спокойно и не вызывающе.
– Ты была не в лесу.
– В лесу.
– Не смей мне врать! – Он приблизился вплотную, схватил меня за руку, наклонился ко мне и задышал мне в ухо. – Не смей врать, поняла?! Посмотри мне в глаза. Посмотри! Посмотри!
Бормотание Олега всегда действовало на меня парализующе, а взгляд его белых глаз ужасал так, что я готова была признать за собой любые грехи, лишь бы он перестал изводить меня и требовать, чтобы я смотрела на него. Случись мне превратиться в героя книжки, я стала бы глупой обезьяной из племени бандерлогов, что безропотно идет прямиком в пасть удаву Каа, выписывающему перед ней круги в мраморных развалинах.