– Получается, сначала ты заподозрил шизофрению у художника…
Макар с любопытством оглядывался вокруг.
– А тут уютно, – заметил он. – Что ты спросил? А, про художника! Да, сначала у него. И в итоге круг у меня замкнулся.
– В каком смысле?
– От Олега Чайки я перешел к дяде. И утвердился в мысли, что мое предположение о психическом заболевании – верное. Но шизофрения – болезнь, передающаяся по наследству, пусть не всегда, но довольно часто. Поэтому я вернулся к тому, с кого начал: к Олегу Чайке. Творчество пациента – хорошее подспорье для диагноста, и я попросил тебя сфотографировать его картины. Врач, которому я показал снимки, весьма заинтересовался ими и даже спрашивал, нельзя ли ему познакомиться с их автором.
– Я так понимаю, его не сами полотна заинтересовали, – хмыкнул Бабкин.
– Правильно понимаешь. Цвета, расположение объектов в пространстве, копирование самого себя без малейшего изменения – все это, по его словам, очень нехорошие признаки.
– И еще картотека… – протянул Сергей, вспомнив каталоги Валентина Петровича. Вот что они напомнили ему!
– Какая картотека?
– В мансарде Олега я видел коробки с карточками, в которых его жена записывает все данные о каждой картине, включая размеры кистей и то, какие краски использовались. Я еще тогда поразился, зачем нужно собирать и систематизировать тонну бессмысленной информации. Выходит, у племянника с дядей была склонность к составлению каталогов…
– Похоже на то.
– И склонность к девочкам-подросткам, – помрачнев, добавил Бабкин.
– Если только старший Чайка не восстал из могилы, то мы нашли ответ на вопрос, кто похитил Матильду Черникову. Правда, пока неизвестно, что он делал с ней… Может быть, тоже совершал обряды, как его дядюшка?
– Думаешь, это старик приохотил младшего Чайку к своим развлечениям?
– Полагаю, что так. Сходство «почерков» выглядит просто фамильным.
– Но тогда почему… – начал Сергей и понял, что не знает, как закончить фразу. В голове ворочался земляной ком, мешавший соображать. Бабкин хотел обратить внимание Илюшина на что-то важное, но забыл, что это было. Фамильное сходство почерков…
Илюшин, обыскав шкафчики, нашел батон, вскрытую банку сгущенки и настрогал бутербродов.
– Надо решить, что делать дальше, – сказал он, облизывая ложку, с которой стекала густая молочная масса. – Я предлагаю подключать местную прокуратуру. Встретишься завтра со следователем, расскажешь ему как на духу о наших противозаконных действиях, и пусть сам лезет в подвал и делает выводы. Если у него есть хоть капля мозгов, он обыщет дом, где сейчас живет племянник Чайки. А мы будем наблюдать за этим со стороны и ждать результатов. Как тебе мой план?
Сергей молчал.
– Бутерброд будешь? – спросил Илюшин.
Ответа снова не последовало.
Удивленный Макар обернулся и увидел, что Сергей спит, привалившись к стене. Илюшин раскопал в недрах кровати подушку, раздел Бабкина с ловкостью профессиональной сиделки и накрыл пледом. Потом с аппетитом умял два бутерброда со сгущенкой, устроил себе постель на диване и спустя десять минут уже спал, посвистывая как суслик.
Сегодня в пансионате праздник. Мы все идем (кроме Олега, конечно) и, казалось бы, должны предвкушать веселый день с шутливыми состязаниями и дурацкими конкурсами, но обстановка за столом такая, словно нас ждет участие в «Последнем герое». Вот-вот закадровый голос произнесет с драматическими интонациями: «Кто же останется победителем?» – и одни из нас опустят глаза, внутренне готовясь к сражению за право быть выжившим, а другие ненавидяще уставятся на соперников.
Моя-то неразговорчивость легко объяснима: сыщика Сергея нашли вчера утром в лесу неподалеку от нашего дома – говорят, он был в стельку пьян, с кем-то подрался… Правда, Леонид Сергеевич опроверг эти слухи, заявив, что человеку просто-напросто стало плохо, и он потерял сознание в лесу. Но мне кажется, доктор что-то не договаривает. Он двадцать раз заверил меня, что опасности для жизни нет и Сергей скоро вернется в пансионат, но я все равно чувствую себя как человек, потерявший единственного друга.
Олег сегодня тоже молчит и зыркает на всех исподлобья. Клара Ивановна то и дело поджимает губы, и видно, что сиделка чем-то сильно озабочена. Я поставила перед ней стакан свежевыжатого морковного сока вместо яблочного, который она предпочитает по утрам – Клара Ивановна выпила и ничего не заметила.
Но больше всего меня поразили Григорий с Лидией. Последняя вышла вчера к завтраку с заплаканным лицом. Клара с утра объявила «английский» день, и все мы прислуживали ей в костюмах, так что Лида выглядела горничной, совращенной богатым бездельником. Расстройство ее было так велико, что она даже не смогла выговорить стихи по случаю праздника. От каждого звука наша поэтесса вздрагивала, а когда в дверь постучал забежавший на минуточку доктор, Лидия вскрикнула.
Услышав это, Клара Ивановна вышла из задумчивости и возмутилась в своей обычной манере, пригрозив, что доберется до причины ее невроза. Лидия затряслась как лист и, кажется, пришла в полное смятение, но тут Григорий внезапно встал на ее защиту. Григорий, которого хлебом не корми, дай поиздеваться над сестрой! Григорий, лучше остальных умеющий угодить Кларе и считающийся ее любимчиком! Он вдруг вскочил и заявил, что никто не посмеет при нем издеваться над слабыми, что подло пользоваться уязвимым положением женщины и что все совершают ошибки, но многих на это вынуждают!
Выступление его было немножко невразумительным, зато эмоций хватало в избытке. Гриша напоминал лохматого черного скотч-терьера, а Клара Ивановна – крысу, и он нападал на нее, свирепо оскаливая зубы и рыча. Мы все онемели от его напора. Больше всех изумилась Лидия, но и Клара опешила и поспешила отозвать свои войска. Гриша вышел победителем.
Сегодня он снова рядом с сестрой: ухаживает за Лидой, воинственно оглядывает всех нас. Что их объединило? Не завелся же и в самом деле у нее любовник, бросивший Лиду на пятом месяце беременности?
Последние два дня все не в своей тарелке, и у меня недобрые предчувствия. Мне представляется человек, вокруг которого неумолимо собирается смерч, а он видит предвестники его появления, но не знает, как их трактовать. Зеркало трясется в раме, внезапно лопается веревка с бельем, падает японская ваза, десять лет простоявшая на комоде… А человек собирает осколки вместо того, чтобы бежать прочь, прочь, как можно дальше, пока от него самого и всей его жизни не остались мелкие кусочки, затянутые в безумный вихрь.
Мне нужно скорее сбежать из этого дома, сбежать хотя бы на день! Олег поглядывает так, что меня охватывает дрожь, потому что я не могу понять, что он задумал. Я боюсь оставаться с ним один на один. Но, к счастью, сегодня – такой исключительный день, когда я могу не возвращаться до вечера. Пускай он остается один и пишет свои устрашающие картины с черной водой и белыми глазами, глядящими из нее! Если мой муж что-то и задумал, это случится не сегодня.