Покупатели подходили нерешительно, даже боязливо, но всех объединяло одно: они были явно разгневаны и собирались вылить свой гнев на виновного.
Некоторые бросались наутек, не успев дойти несколько шагов до стола, за которым сидел мистер Гонт. Мужчины и женщины мчались прочь с лицами, искаженными ужасом, – как будто они увидели дьявола, поджаривающего котлеты из человечины. Но многие, надо отдать им должное, оставались, чтобы довести дело до конца. Мистер Гонт болтал с ними о том о сем, добродушно подшучивая над своей странной коммерцией с черного хода, завершающей долгий трудовой день, и они постепенно успокаивались.
Мистеру Гонту нравился его магазин, но никогда ему не было среди стеклянных витрин так привольно, как здесь, на свежем воздухе, когда он стоял лицом к надвигающейся грозе, чувствуя, как ветерок играет волосами.
Магазин с разумно расположенными светильниками на потолке был несомненно хорош… и все же здесь куда лучше. Здесь всегда гораздо лучше.
Он начал свое дело в незапамятные времена как бродячий торговец на слепом лике далекой земли, торговец, носивший товар за спиной, торговец, появлявшийся с приближением ночи и уходивший на заре, оставляя за собой кровь, ужас и несчастья. Годы спустя, когда по земле гуляла Чума, таская за собой повозки с мертвецами, он переезжал из города в город, из страны в страну в фургоне, запряженном костлявой белой лошадью с горящими страшными глазами и языком черным, как сердце убийцы. Товар свой он продавал прямо с фургона и исчезал до того, как покупатели, расплачивавшиеся мелкой монетой, а то и в обмен, успевали обнаружить, что они на самом деле приобрели.
Времена менялись; вместе с ним менялись и лица. Но стоило на лицах появиться желанию, они становились все теми же: лицами овец, лишившихся пастыря, и тогда он снова чувствовал себя на своем месте, прежним старым бродячим торговцем. Не тем, что стоит за прилавком с кассовым аппаратом Шведа, а тем, что когда-то стоял за простым деревянным столом, доставая сдачу из сигарной коробки и продавая желающим один и тот же предмет все снова, и снова, и снова, Товары, которые так привлекали жителей Касл Рок, – черные жемчужины, святые реликвии, ??одзорные трубы, старые журналы комиксов, бейсбольные карточки, изделия цветного стекла, трубки, старинные калейдоскопы – все исчезло. Мистер Гонт приступил к своему главному делу, а дело это, в конце концов, всегда сводилось к одному и тому же. Менялась внешняя оболочка, как и все остальное с течением времени, но сущность оставалась та же: разная начинка в одинаково темном и горьком пироге.
В конце концов мистер Гонт всегда продавал оружие… и его всегда покупали.
– Благодарю вас, мистер Уорбертон, – говорил мистер Гонт, принимая пятидолларовую банкноту у чернокожего дворника. Взамен он протянул ему один доллар сдачи и один из автоматических пистолетов, которые Туз привез из Бостона.
– Благодарю вас, мисс Милликен. – Он принял у нее десять долларов и сдачи дал восемь.
Он брал с них ровно столько, сколько они могли себе позволить отдать ни пенни больше, ни меньше. «Каждому по желанию, от каждого по возможностям» – таков был лозунг мистера Гонта. Все его клиенты алкали нужных вещей, и он явился для того, чтобы удовлетворить их желания, рассеять скуку и утолить боль.
– Рад вас видеть, мистер Эмерсон.
О, как приятно снова торговать тем, что дорого сердцу, торговать, как в старые добрые времена. И никогда еще торговля не шла так гладко.
2
Алана Пэнгборна не было в Касл Рок. В то время как полиция штата пребывала в одном конце Мейн Стрит, а мистер Гонт распродавал свой главный и последний товар в середине улицы. Алан сидел в детском отделении Блюмер Уинг клиники Северного Камберленда, в Бриджтоне.
Отделение Блюмер Уинг было совсем небольшое – всего на четырнадцать палат, но нехватка площади с лихвой возмещалась отделкой. Стены палат были окрашены в самые разнообразные яркие цвета. С потолка игровой комнаты свисала вертушка, а на ее осях подпрыгивали, пританцовывали и насвистывали разноперые пташки.
Алан сидел напротив фрески, изображавшей героев из цикла стихов под названием «Мама Гусыня». Один из них, мужчина, склонился над столом и приказывал что-то маленькому мальчику, скорее всего деревенскому, в глазах которого сиял восторг, смешанный со страхом. Эта картина вызывала в памяти Алана строчки из детского стишка, шепотом прозвучавшие у него в ушах:
Простофиля Грегори встретил пекаря, Когда тот шел на базар.
– Простофиля Грегори, – сказал пекарь. – Отведай мой товар.
По рукам у Алана побежали мурашки – крошечные пупырышки, как капли холодного пота. Он не мог понять отчего, но казалось это вполне естественным. Никогда в жизни он не чувствовал такого страха, такой растерянности, такого смятения. То, что происходило в Касл Рок, было выше его понимания. Ясно это стало только сегодня во второй половине дня, когда, казалось, произошел всеразрушающий взрыв, но на самом деле началось несколько дней, скорее всего неделю назад. Он не знал с чего именно, но догадывался, что история Нетти Кобб и Вильмы Ержик стояла в самых истоках.
И теперь он со страхом предполагал, что разрушительный процесс продолжается, пока он сидит здесь в компании с Простофилей Грегори и пекарем.
Медсестра мисс Хендри прошла по коридору, слегка поскрипывая подошвами туфель и грациозно обходя разбросанные в беспорядке детские игрушки. Когда Алан вошел сюда, полдюжины детишек, кто с конечностями в лубках и на перевязи, кто с частично полысевшими головенками в результате, как догадывался Алан, лечения химиотерапией, строили дома из кубиков и возили туда-сюда машинки, громко и весело переговариваясь друг с другом. Теперь наступило время ужина, и дети разошлись кто в столовую, кто по палатам.
– Как он? – спросил Алан мисс Хендри.
– Без изменений. – В спокойном и вежливом тоне прозвучала нотка враждебности. – Спит. Он должен спать. Он пережил большое потрясение.
– Что слышно от его родителей?
– Мы звонили на работу его отцу в Южный Париж. Но он сегодня выполняет заказ в Нью-Хемпшире. После работы поедет домой и тогда, по всей видимости, все узнает. Думаю, он должен появиться здесь около десяти вечера, но точно сказать, конечно, нельзя.
– А мать?
– Не знаю. – Враждебность в голосе мисс Хендри слышалась уже гораздо явственнее, но направлена она теперь была не на Алана. – Ей звонила не я.
Знаю только то, что вижу, – здесь ее нет. Этот маленький мальчик стал свидетелем самоубийства брата, случившегося дома, но мать до сих пор не появлялась. А теперь прошу меня извинить – мне надо развозить лекарства.