В “Последней барсетширской хронике” сюжетный конфликт более глубок и драматичен. Сельский священник Кроули, которого отчаянная бедность, долги и муки уязвленной гордости довели почти до умопомешательства, обвинен в присвоении чужого чека на двадцать фунтов. Будучи не в состоянии удовлетворительно объяснить, откуда взялся у него этот чек, он отдан под суд. Ему угрожает тюрьма. Разгневанная миссис Прауди и ее приверженцы уже хлопочут о том, чтобы отрешить его от должности и выгнать из прихода. Но тайна злополучного чека разъясняется вовремя; Кроули получает другой, доходный приход, и из затравленного, полубезумного отщепенца превращается в совершенно респектабельного клерикального джентльмена.

Все это уже казалось старомодным читателям конца 70-х — начала 80-х годов. В “уэссекских” повестях и романах Томаса Гарди жизнь той же провинциальной земледельческой Англии, летописцем которой провозглашал себя Троллоп [5] , предстала как цепь неизбежных и неразрешимых трагедий, где и героями и жертвами были люди из народа. А наряду с реалистическим нравоописательным и социальным романом возникала и литература совсем иного рода: для тех, кто увлекался пряным эстетизмом Уайльда или агрессивно-напористым творчеством Киплинга, добротное неспешное бытописание Троллопа должно было представляться наивным, пресным и скучным.

В последние годы жизни Троллоп, создавая и чисто развлекательные романы, пробовал силу в новых для себя областях. Примечательны, в частности, его романы из жизни английских политических верхов, где довольно иронически изображена закулисная механика парламентской системы — подготовка дебатов в палате общин, смена кабинетов и проч. (“Финеас Финн”, 1869, “Премьер-министр”, 1876, и др.). В последнем романе Троллоп вывел на сцену и одного из биржевых дельцов нового типа — крупного афериста Фердинанда Лопеса, мастера темных спекуляций, который, едва не сделав головокружительной карьеры, терпит, однако, банкротство и кончает с собой, бросаясь под поезд. Толстой, читавший “Премьер-министра” в 1877 году, в период работы над “Анной Карениной”, оценил его в письме к брату словом “прекрасно” [6] . Но у английских читателей и критики этот роман не имел успеха.

Посмертная публикация “Автобиографии” произвела совсем не то впечатление, на которое рассчитывал сам Троллоп, а скорее повредила его репутации. Ее литературные достоинства — юмор, откровенность, живость изложения — были оценены лишь много позже. По мнению его биографов Стеббинсов, к концу жизни Троллоп “отстал от своего времени на двадцать лет”. Его романы больше не переиздавались и, казалось, были обречены полному забвению. В 1901 году, в предисловии к роману Поленца “Крестьянин”, Толстой упоминал о судьбе литературного наследия Троллопа — и в дни его славы, и в дни падения — как о свидетельстве “поразительного понижения вкуса и здравого смысла читающей публики”, которая “от великого Диккенса спускается сначала к Джордж Элиоту, потом к Теккерею. От Теккерея к Троллопу, а потом уже начинается безличная фабрикация Киплингов, Голькенов, Ройдер Гагартов и т. п.” [7] .

Однако в то самое время, когда были написаны эти строки, наметились первые признаки оживления интереса к Троллопу: в период англо-бурской войны после долгого перерыва было переиздано несколько его романов. Интерес этот заметно усилился после первой мировой войны. А во время второй мировой войны и сразу после нее Троллоп приобрел у себя на родине такую популярность, что стало возможно без преувеличения говорить о своеобразном его “возрождении”. Книги его переиздавались массовыми изданиями, использовались для радиопостановок. Романистка Элизабет Боуэн написала радиопьесу “Антони Троллоп. Новая точка зрения” (1945), герой которой, отправляясь на фронт, уносит в своей походной сумке романы Троллопа как частицу той Англии, за которую он будет сражаться. Возник даже специальный журнал “Троллопиен”, посвященный творчеству Троллопа и его современников.

Хронологические вехи этого “возрождения” Троллопа не случайно совпадают с переломными моментами в истории возвышения, кризиса и распада Британской империи. В любовном обращении английских читателей к “Барсетширским хроникам” и другим книгам Троллопа сказалась, несомненно, тоска по временам доброй старой, спокойной викторианской Англии, которая на расстоянии, в зеркале этих благодушных нравоописательных романов, могла казаться еще стабильнее и “уютнее”, чем была на самом деле. Недаром Пристли с завистью оглядывался на Троллопа, сожалея о том, что писатель XX века уже не может изобразить современную общественную жизнь в “обширном, неторопливом, спокойном трагикомическом повествовании”, охватывающем два десятилетия, наподобие “Барсетширских хроник”: ведь общество уже не остается в том устойчивом состоянии, в каком оно было при Троллопе!

Но помимо этой сентиментальной оглядки на прошлое, в “возрождении” Троллопа проявилось и верное понимание неоспоримых литературных достоинств его произведений. Жизненность характеров и бытовых деталей, добродушный юмор и лукавая ирония Троллопа, сделавшие “Барсетширские хроники” классическим памятником английской литературы, будут по достоинству оценены и советскими читателями “Барчестерских башен” — лучшего романа этого цикла.

А. Елистратова

ГЛАВА I Кто будет новым епископом?

В конце июля 185* года всех жителей кафедрального города Барчестера в течение десяти дней занимал только один вопрос, на который ежечасно давались различные ответы: кто будет новым епископом?

Кончина старого епископа, преосвященного Грантли, который в течение многих лет кротко правил епархией, совпала с тем моментом, когда кабинет лорда N должен был уступить место кабинету лорда NN. Последняя болезнь доброго старика была очень долгой, и под конец всех заинтересованных лиц заботило только одно: какое правительство будет назначать нового епископа — консервативное или либеральное.

Было известно, что уходящий в отставку премьер-министр сделал свой выбор, и если решать придется ему, митра украсит главу архидьякона Грантли, сына прежнего епископа. Архидьякон давно уже управлял епархией, и последние месяцы ходили упорные слухи, что именно он будет преемником своего отца.

Епископ Грантли умирал, как жил, мирно, неторопливо, без страданий и тревог. Дух покидал его тело так незаметно, что в течение последнего месяца не всегда можно было сразу решить, жив он или уже умер.

Это было тяжкое время для архидьякона Грантли, которого те, кто раздавал тогда епископские троны, предназначали в епископы Барчестерской епархии. Я вовсе не хочу сказать, будто премьер-министр дал архидьякону прямое обещание. Для этого он был слишком осторожен. На все есть своя манера, и те, кто знаком с правительственными учреждениями — и самыми высокими и не самыми — знают, что существуют безмолвные обещания и что кандидат может быть весьма обнадежен, хотя великий человек, от которого зависит его судьба, уронит только: “Мистер имярек далеко пойдет”.