— Я не хотел убивать ее, Кэт. Так получилось. Я не думал, что наш разговор кончится этим.
— Ты ведь решил подогнать машину к черному ходу, да? Когда посчитал, что дело сделано…
— Ты самая умная женщина из всех, кого я знал… Да. Я подогнал машину к черному ходу. Это не заняло больше десяти-двенадцати минут. А когда я вернулся…
— Когда ты вернулся, она уже умерла. Но за эти двенадцать минут она подползла к дивану и прямо под ним написала твое имя. На паркете. Ей было тяжело писать, две последние буквы она так и не смогла осилить. Должно быть, она писала, лежа на боку…
— А ползла, лежа на спине, она хотела сбить меня со следа. Ей это удалось.
— Да, ей это удалось…
— Я вымыл пол и как мог застирал ковер. Откуда я мог знать, что она меня проведет? А ты-то зачем полезла под диван?
— Генеральная уборка, Снегирь. Дети не могут жить в грязи. Это ее дети, Снегирь. Наши с тобой крестники… Она ведь назвала их в честь нас с тобой…
— Я не хотел ее убивать, — в голосе Снегиря послышались просительные нотки. — Если бы она не была упрямой дурой… Если бы она была хоть немножко похожей на тебя… Ничего бы не случилось. Твое здоровье, Кэт, — он поднял свой бокал.
— Твое здоровье, Снегирь. Charming friend Bullfinch.
— Что?
— Очаровательный друг Снегирь. Так называл тебя наш добрый голландец. Ламберт-Херри Якобе. Херри-бой, если ты еще помнишь.
— Забавный тип. Он все время вертелся под ногами.
— Почему ты убил ее, Лавруха?
Снегирь поднялся с кресла и мягко прошелся по мастерской. И оказался за моей спиной. Сейчас он опустит тяжелую кофейную мельницу мне на голову.
И я даже не смогу воспользоваться своей собственной кровью, чтобы написать имя убийцы. Не оборачиваться. Только не оборачиваться…
— А с нервами у тебя все в порядке, — шепнул мне на ухо Снегирь.
— Просто я верю тебе, — я с трудом выталкивала слова из пересохшего рта. — Я хочу знать… Последние месяцы я только тем и занималась, что пыталась найти истину.
— А она все это время валялась под ногами, — хихикнул Снегирь. — Ты была права, Кэт. Ты была права.
— Значит, не было никакой мистической картины?
— Конечно, нет. Только такой ненормальный, как Херри-бой, может верить в эти сказки.
— Значит, это сделал ты, Снегирь? Не Лукас Устрица?
— Скажем так, — Снегирь снова показался в поле моего зрения. — Он помог мне. Все это мы провернули на пару. Два художника…
Я позволила себе скептически улыбнуться:
— Ну какой ты художник, Снегирь! Твой потолок — пятьсот долларов за зимний пейзаж жарким летом.
Снегирь присел на корточки передо мной и нагнул лохматую голову.
— Не дразни меня, Кэт. Я не самый плохой художник в этом городе. Если уж на то пошло, ты даже бездарнее меня.
— Сдаюсь. Но я никогда и не претендовала на членство в Союзе. Ты убил их — и Быкадорова, и Леху, правда? И старика…
— Нет, старик умер сам. Я только чуть-чуть подправил, наложил последний мазок.
— Да, ты художник…
— А еще химик и психолог, — добавил Лавруха. — Чему-то же я учился в университете, черт меня дери!..
Химик и психолог. Вот оно что.
Наконец-то я увидела свет в конце тоннеля. Он был таким ослепительно ярким, что я даже зажмурилась.
— Ты ведь расскажешь мне, Снегирь?
— Что я должен тебе рассказать?
— Как ты сделал это. Мы и так зашли слишком далеко. Я хочу узнать тайну этих запертых изнутри комнат.
— Иначе…
— Иначе я просто умру, Снегирь, — совершенно искренне сказала я. — Я должна знать. Я слишком долго мучилась и теперь имею право на вознаграждение.
— Ты хочешь торт? — Снегирь забрался на стол и свесил ноги. Еще в академии он обожал сидеть на столах. — Очень вкусный. “Птичье молоко”.
— Ты знаешь, чего я хочу, Снегирь… Расскажи мне. Порази меня красотой замысла. Я сумею оценить его. Ты же знаешь… Прерафаэлиты — это красиво. И Лукас Устрица тоже. Я знаю толк в красоте.
Лавруха отхватил огромный кусок торта. Зачарованная, я смотрела, как движутся его челюсти. Его чертовы хелицеры, перемоловшие не одну живую душу.
— Все очень просто, Кэт. Я слушал ту лекцию на четвертом курсе. О Лукасе Устрице. Обо всех этих мистических сплетнях, которыми была окружена его жизнь. О людишках, которые дохли, как мухи, от его картин. И секрет его красок, который был утерян навсегда… А может быть, он добавлял в их состав какие-то травы? Какие-то вещества, о которых знал только он? Что-то вроде растительных ядов… Ты как думаешь? — Снегирь подмигнул мне.
— Я… Я не знаю…
— И никто не знает. Это всего лишь мое предположение, Кэт. Иначе смерть его заказчиков не объяснить никак…
— И ты…
— Я попробовал пойти по его следам. Только у меня были другие сильнодействующие средства.
Снегирь спрыгнул со стола и подошел к своим банкам с плотно притертыми крышками. Банкам, которые он привез когда-то из обожаемой им Мексики. Снегирь постучал согнутым пальцем по их стеклянным и глиняным бокам. И принялся перечислять.
— Трава злого Христа… Трава бога смерти Миктлантекутли… Трава еще одного бога преисподней — Тлальтекутли. Ацтеки ушли, потому что узнали о смерти все… А когда ты знаешь о смерти все, становится скучно жить… Правда, Кэт…
— Так ты…
— Ну конечно… Я жрал маис и тортильи, я заливался пульке [25] … И ползал в горах, сельве и этих клятых тропических лесах… Я узнал такое… ты даже не можешь представить себе… Я такое ощутил… Ни один хилый азиатский наркотик с этим не сравнится, Кэт… Я уеду в Мексику и очень скоро.
— А как же Париж и Барселона? — тихо спросила я.
— А ты сможешь полететь со мной в Париж, после того, что написала на полу эта набитая дура?..
Снегирь не стал выслушивать мой ответ, его совсем не интересовал мой ответ. Он приоткрыл одну из баночек и мечтательно раздул ноздри.
— Трава злого Христа. Отличная вещь, если правильно приготовить. Не хочешь нюхнуть?..
— Что-то не горю желанием.
— Возьми, — он протянул банку мне. — Ты же хотела все знать…
Стараясь сдержать бьющееся в горле сердце, я взяла банку: скукоженные черные листья, напоминающие шкурки ящериц, и слабый запах миндаля.