— Это смешно, Херри. Дальше Венгрии я до сих пор не выезжала.
— Это не имеет никакого значения. Вас зовут также, как и ее, Катрин. И вы на нее похожи. Таких совпадений не бывает.
— Она плохо кончила, эта ваша дочка бургомистра. Мне бы не хотелось повторять ее судьбу до конца.
— Это совсем не обязательно. Совсем не обязательно, чтобы конец был именно таким.
В устах Херри это прозвучало так мрачно, что я наконец-то отдернула руки. Не хватало еще, чтобы он начал угрожать мне.
— А каким? — с вызовом спросила я. Херри-бой смутился.
— О, вы совсем не поняли меня, Катрин. Должно быть, мой русский недостаточно хорош… Я не хотел испугать вас, я только хотел сказать, что у судьбы бывает много разных вариантов…
Это точно. У меня было много разных вариантов. Не снимать трубку, когда мне позвонила Жека с известием о смерти Быкадорова. Не брать картины. И, наконец, не приезжать в Голландию. Но я приехала и вот торчу на мертвом катере, двигатель которого сознательно испортил Херри-бой. Теперь я в этом не сомневалась.
— Вариант теплой комнаты устроил бы меня больше всего, — сказала я, и Херри-бой тотчас же встал.
Он выскочил на причал и галантно подал мне руку. Я вцепилась в ладонь Херри, памятуя, что должна держать его руки под контролем.
— Вы разбираетесь в лодочных моторах, Катрин?
— С чего вы взяли? — настороженно спросила я.
— Я слышал… Вы пытались запустить двигатель. Именно поэтому ты так оперативно и выскочил, Херри-бой, я вижу тебя насквозь!
— Нет, я не разбираюсь в моторах. Просто в замке торчали ключи, и я попробовала… Я подумала, что автомобильный принцип сработает.
— И что?
— Не сработал. Придется ждать техника… Я только не знаю, чем заниматься на этом острове целых два дня.
— Вам не придется скучать, я обещаю вам, Катрин.
Мы закончили наш несколько двусмысленный разговор уже в доме. Херри помог снять куртку и разделся сам. Чуть задержавшись у вешалки, я, незаметно для него, поменяла куртки местами. Теперь я в безопасности, если, конечно, он не обнаружил подмены раньше.
Устроившись на кровати и поджав ноги по-турецки, я уставилась на Херри-боя.
— Ну, давайте, запускайте свой парк аттракционов.
— Парк аттракционов?
— Ну да. Колесо обозрения, тир, комната страха… Вы же обещали, что скучать я не буду.
— А-а… У вас изысканные шутки, Катрин.
Херри-бой отправился за перегородку, из-за которой, к моему удивлению, все время извлекались все новые и новые предметы, и вернулся оттуда с деревянной изящной стремянкой. Судя по всему, перед тем, как попасть к Херри, она тоже служила где-нибудь экспонатом.
Взобравшись на самую верхнюю ступеньку, Херри-бой снял со стеллажа огромную папку: именно в таких папках художники обычно хранят этюды и наброски. Он раскинул папку на полу, и я увидела огромные фотографии центральной части картины.
Фотографии совсем не пугали меня — они были лишены мистической притягательности, которой обладала плоть самой картины.
И — главное — они были безопасны.
Я с удовольствием принялась рассматривать их — за клеткой фотографического объектива Зверь оказался не страшным и совершенно ручным. Из всех его семи голов больше не проглядывало человеческое, и мысль об оправдании греха больше не приходила ко мне в голову. Я легко распознала в очертаниях фигур и в складках пейзажа некоторые босховские мотивы. Вот только у Лукаса Устрицы они были более изысканны.
— Я фотографирую картину уже десять лет, — с готовностью поведал мне Херри. — И каждый раз обязательно нахожу что-нибудь новое.
— Может быть, вы от природы не очень внимательны? — улыбнулась я.
— Нет, я очень внимателен. Очень, — оборвал меня Херри, и в его голосе послышался металл.
Так, все понятно, его любимую картину не стоит задевать, так же, как не стоит задевать любимых женщин.
— Извините, Херри…
— Вот, посмотрите, — он разложил передо мной несколько совершенно одинаковых на первый взгляд фотографий.
— Что, игра “найди десять отличий”?
— Я не понимаю, о чем вы говорите… Это фотография, которую я делал семь лет назад, — он ткнул в первую и сразу перешел ко второй. — А это фотография пятилетней давности. Еще одна — лето 1997 года, промежуточные стадии я специально пропустил. Вы видите, Катрин?
Ничего особенного я не заметила, о чем честно призналась Херри-бою.
— Вот здесь, в подбрюшье Зверя… Сравните.
Мне совсем не хотелось заглядывать в пах числу 666, и я лишь мельком, из уважения к исследовательскому пылу Херри, взглянула на фотографии.
— Не могу взять в толк, о чем вы говорите, Херри…
Он оставил в покое полотнища общих фотографий и перешел к другим — точно такого же размера. На них были увековечены детали: Зверь, поднимающийся из пучины.
Теперь изображение приблизилось. Херри выложил передо мной все три фотографии — строго в хронологическом порядке: 1992, 1995 и 1997 год — именно эти цифры были выведены маркером в правом верхнем углу фотографий.
Только теперь я поняла, что он имеет в виду.
Зверь поднимался из пучины.
За семь лет его тело заметно удлинилось. Этот анимационный эффект заставил меня похолодеть. Я не могла понять причин страха, они не крылись в моем почти стерильном разуме, они перли из подсознания.
— Вы видите, Катрин? — прошептал Херри, и я вздрогнула. — Вы видите?
— Да. Теперь вижу.
— Он поднимается. Я тоненько хихикнула.
— Что вы хотите этим сказать, Херри?
— Ничего. Только то, что он поднимается.
— Это… Это просто мистификация, вы ведь не станете утверждать, что… — на этом месте я споткнулась и замолчала.
— Это не мистификация, Катрин…
— Но этого не может быть, согласитесь, Херри, — я обшарила глазами фотографии. — Этого просто не может быть. Картина — законченная вещь. Как она может двигаться внутри себя самой?.. Просто дичь какая-то. Вы показывали кому-нибудь эти снимки?
— Нет.
— Почему? — Здесь, в отдалении от картины, имея на руках лишь ее бледный фотографический отпечаток, я могла позволить себе снисходительную смелость.
— Кому я могу показать это, Катрин? Мне просто не поверят. Меня заподозрят в шарлатанстве. Но, клянусь, в этом нет никакого шарлатанства. Я просто фотографирую, и все. Я изучаю картину. Хотя до сих пор не изучил… Я знаю только одно: это нечто большее, чем просто картина.