— Я не думаю…
— Пока мы не поймем причину, пока не вычислим мотив, мы не сможем очертить даже примерный круг подозреваемых.
— Следователь сказал мне, что Жеку убил явно не профессионал.
— Это не меняет дела. Профессиональный вор может и не быть профессиональным убийцей. Это разные специальности.
Марич кивнул и, еще раз с сожалением взглянув на меня, повернулся и быстро пошел по аллее.
— Капитан! — окликнула его я. — Капитан, неужели никаких улик?
— К сожалению. Вплотную к стройке подходит асфальтированная дорога, и большой участок забора выломан. Вероятно, труп… — он смутился. — Вашу подругу привезли к стройке на машине, проникли на стройку через дыру в заборе и уже там избавились от тела. К тому же ночью шел дождь и след тормозного пути, даже если он был, просто смыло.
— А если бы сторож не напился в стельку?
— Это самая удаленная точка стройки. Очень удобное место для подобных вещей… Удобнее не придумаешь.
— А нож?
— На ноже нет никаких отпечатков. Преступник об этом позаботился.
— А вы говорите — не профессионал.
— Это же элементарные вещи, Катя. Вы бы тоже об этом позаботились.
— Но почему он оставил в карманах ключи и квитанции… Почему не забрал их или не уничтожил?
— Я думаю, он сам расскажет нам об этом. Когда мы его задержим.
— А вы думаете, что задержите?
— Надеюсь… Мне очень понравилось это кафе. “Пират”. Вы часто там бываете?
— Случается.
— До свидания, Катя. Звоните мне, если что.
— Непременно, капитан. Вы тоже держите нас в курсе — если что-нибудь прояснится…
— Конечно.
Со спины он совсем не походил на следователя. Завидный молодой человек завидной внешности, недося-гаемь я мечта любительниц интеллектуальных боевиков, крепкий орешек, орел юриспруденции. Забавно было бы представить меня и его в одной койке. Мент и преступница, синхронно покачивающиеся на волнах оргазма.
* * *
Лавруха на неделю уехал в Финляндию.
Вернее, просто сбежал, мотивируя это тем, что ему нужно подправить пошатнувшиеся нервы. Дети перебрались ко мне и сильно скучали по матери. Так сильно, что каждый вечер мне приходилось укладывать их рядом с собой. Катька-младшая ждала выходных, она все еще надеялась на то, что боженька отпустит маму к нам в гости. Лавруха-младший не ждал ничего, он просто перестал разговаривать. Катьке приходилось отдуваться за себя и за брата, но она быстро освоилась с ролью синхронного переводчика с Лаврухиной окаменевшей грусти.
Мой дом наполнился маленькими ботинками и комбинезончиками, старенькими футболками и пижамками, Катькиными потрепанными куклами и Лаврухиными роботами-монстрами. По утрам я, кляня все на свете, варила “Геркулес” на молоке и тащила полусонных малышей в детсад. Благо, Снегирь оставил мне свой “Фольксваген” с криво написанной от руки доверенностью. Без “Фольксвагена” я бы просто подохла, сошла бы с дистанции на первом же круге: я ежедневно два раза моталась в купчинский детсад и обратно к себе на Васильевский. А в промежутках между детсадом и домом были переговоры с художниками — галерея должна была, обязана была работать.
Первые же выходные я восприняла как подарок небес. Без задних ног продрыхнув до двенадцати, я после обеда отправилась с детьми по магазинам. Они стойко переживали утрату, сами не осознавая того, они заслужили Барби с кукольным набором для верховой езды и конструктор “Лего”.
Но когда я накупила им ворох бездарных игрушек, Катька отвела меня в сторону: в их маленьком детском правительстве она заведовала дипломатическим корпусом.
— Тетя Катя, Лаврик говорит, что ничего не надо, — тихим голосом сказала она.
— Чего — не надо? — я вопросительно посмотрела на Лаврентия, который хмуро ковырял ботинком пол.
— Ничего. Не надо никаких игрушек. Он хочет, чтобы вернулась мама. Он никогда ничего не будет просить и плакать не будет. Он даже солдатиков не попросит. Он дал честное слово. Только пусть она вернется…
— Она не вернется, Катька, — сказала я. Жестко, может быть, даже излишне жестко. Но я была сторонницей горькой правды. Даже для пятилетних детей.
— Я знаю, — Катька подняла на меня полные слез глаза. — Она умерла… Но может быть, она все-таки приедет и заберет нас?
— Вам плохо у меня? — положительно, я не знала, как разговаривать с ними.
— Нет, — Катька испугалась. — Нет. Не плохо. Но мы хотим домой, к маме…
…Полночи, прижимая к себе спящих детей, я горько проплакала. Я ненавидела Жеку, которая оставила нас со Снегирем; я ненавидела себя, за то, что никак не могла найти общий язык с детьми; я ненавидела даже Катьку с Лаврухой — за то, что они так и не приняли меня до конца. Я боялась думать о том, что будет с ними. Ответа из Германии, куда я послала запрос, не было, а оставить их у себя… Нет, на такой подвиг я не была способна. Существовал еще вариант детского дома, но отдать малышей туда я просто не могла. Меня посетила строгая дама из какого-то попечительского совета при отделе народного образования, но, поговорив с ней один раз, я просто стала избегать встреч. Пусть идет как идет, говорил в таких случаях Лавруха, будет день, будет и пища.
…В понедельник, забросив детей в детсад, я отправилась в Зеленогорск к старухе Ларисе Федоровне. Все эти дни я думала о Жеке. Даже когда стирала детские шмотки, даже когда торчала в пробках на Фонтанке. Ночи же сделались для меня настоящей пыткой. Не зря, совсем не зря на моем горизонте вновь появился Марич с его железобетонной уверенностью в связи убийства и кражи картин из коллекции Гольтмана.
Связь была. Но совсем не такая, какую предполагал Марич. Жека не виделась с Быкадоровым, она понятия не имела о его темных делишках, даже от нас она отдалилась, узнав, что мы воспользовались краденой картиной.
И все же именно честная Жека, лучшая из нас троих, была принесена в жертву.
У меня не шел из головы наш последний телефонный разговор перед моим отлетом в Голландию. Она что-то хотела сказать мне, что-то очень важное. Что-то, что касалось вечеринки на даче у Титова. Если бы Лавруха-младший не разбил телефон, если бы у меня было чуть больше терпения, если бы чутье не отказало мне. Возможно, сейчас Жека была бы жива.
А если бы я передала картину Маричу еще тогда, в июле?..
Обрывки телефонного разговора крутились в моей голове, но не укладывались в точную схему. Я пыталась вспомнить его дословно — ведь в нем было что-то такое, что может указать мне направление. Но все попытки были тщетными — приключение в Мертвом городе Остреа не прошло даром: предшествующие ему события залило волнами Северного моря. Но я знала одно: смерть Жеки как-то связана с этим звонком. А возможно, и с другими, о которых я никогда не узнаю. Так или иначе, я снова возвращалась к картине.