— Ну вот и хорошо. — Седой убрал бутылку в шкаф и сделался очень серьёзен. — Веселиться, драгоценный племянник, будем после. А сейчас нас ждут великие дела. Да, да, я не оговорился. — Тут он посмотрел Мирзоеву в глаза, и взгляд его сделался как сабля дао. — Наши братья, чей подвиг останется в веках, взорвали каирский Терминал.
— Что? Каирский Терминал? — изумился Мирзоев. — Что это вы такое говорите, дядюшка? Так, значит, теперь остался только один?..
— Да, драгоценный племянник, — веско кивнул седой, и страшная улыбка проползла по его лицу. — Теперь остался единственный Проход в этих русских болотах. И стоять у его дверей будем мы, только мы. Не будет ни белых собак, ни чёрных обезьян, ни красных шакалов. Будем мы, только мы, чья кожа цветом напоминает золото… В общем, на сборы у тебя три часа. Мойся, медитируй, учи легенду, укрепляй своё ци… [46] Вылетаешь вместе со мной, эконом-классом. Работать будем по запасному варианту.
— Дядюшка, — Мирзоев перестал улыбаться, — мне не следует больше искушать судьбу, мне нельзя опять к русским. Вы, наверное, запамятовали, что я у них в федеральном розыске. А их суды!..
— Забудь, мальчик мой, всё это ерунда и пыль на ветру, — отмахнулся седой. — Трижды я гадал на тебя, сын мой. Я использовал систему пяти движений инь-ян-коловращений, десяти стволов и двенадцати ветвей. [47] И каждый раз у меня получалось одно и то же. Во второй месяц лета мэн-цю, когда Северный ковш будет указывать на звезду со знаком Шэнь, а Небо и Земля придут в согласие с фигурой Дуй-гуа, тебя ждут замечательные свершения. Из мировых стихий это будет время металла, из домашней живности — чёрного петуха, из злаков — проса, из плодов — персика, из цветов — снежно-белого, из запахов — козлиной вони. День, час и способ ты определишь сам, как подскажут тебе сердце, интуиция, душа-хунь и дух-шэнь. И да будет с теми белыми собаками, чёрными обезьянами и красными шакалами то же, что с этими глупыми рыбами…
По-юношески вскочив, он встал в позицию, простёр руки к аквариуму и пустил в ход свою ци:
— Тя-а-а-а-а!
Воздух в комнате пришёл в движение. Дрогнули лапы карликовой сосны, изящный нефритовый светильник упал со стены и разлетелся на части. Над аквариумом поднялся пар, вода запузырилась, рыбки дружно выпрыгнули в воздух и забились на полу.
— Как скажете, дядюшка. — Мирзоев отвернулся от рыб и поёжился, неведомым образом замёрзнув в меховой шубе. — Вы, без сомнения, великий мастер гадания. Я готов ехать прямо сейчас…
Ехать встречать фашистов было решено смешанным составом — для солидности. В состав вошли: блудный сын избранного народа Мотя Колыма, дальний потомок кривичей Коля Борода и гарный хлопец с Полтавщины Никанор Приблуда. В последний момент кадры укрепили потомственным петербуржцем Василием Петровичем Наливайко и чистопородным туркменом, алабасом Шерханом. Это из-за того, что, согласно информации из Совета отрядов, фашисты (начальница, заместитель и охранник-шофёр) везли с собой какого-то непередаваемо жуткого кобеля немецкой овчарки. Как выразился Борода, «с родословной аж из Освенцима». Вот Шерхана и погрузили в машину — на случай, если разразится Курская битва.
— Сергей Степаныч, ты уж будь добр, посмотри, чтобы не было ЧП, — попросил на завтраке Песцова Фраерман. — Детки у нас, сам знаешь, трудные, а болота, они подростковых комплексов не понимают.
Конечно, Колыма давно уже понял, что Песцов никакой не «Сергей Степанович, инженер в отпуске», а тот самый уж-ж-жасный террорист, которого то и дело в фас и в профиль показывают по ящику. Однако виду не показывал, поддерживал игру, причём со всем нашим каторжанским уважением. Это как же надо нагадить властям, чтобы оказаться на телеэкране! Да, да, именно властям, и при этом немаленьким. Ибо на обычных насильников, растлителей и убийц (которые портят жизнь простым смертным) никто эфирное время небось тратить не станет…
— Не беспокойтесь, Матвей Иосифович, езжайте смело, — кивнул Песцов. — Порядок обеспечим. Гвардейский.
После показа трудным детям, как вообще-то правильно метать нож, авторитет его в подрастающих массах был безграничен.
До поездки ещё оставалось время, и Фраерман по традиции направился в деревню Глуховку, спросить у старух, не надо ли чего привезти. В деревню вообще-то полагалось бы наезжать автолавке, но автолавка ещё в Перестройку по вине пьяного водителя утонула в болоте. На новую средств, естественно, не нашлось, да и дорога с тех пор успела сделаться непроходимой даже для «Нивы»…
Матвей Иосифович привычно зашагал к речке, но вид «судьбоносного» мостика заставил его недоумённо остановиться.
— А это ещё что за такое?
Всё кругом — кусты на берегу, сам мостик, кроны ближних деревьев — будто поседели. Ни дать ни взять, дохнула заблудившаяся зима. А что? В Ленобласти и весны в феврале можно дождаться, и снегопада в июле.
— Дерьмо, пахан, — определил Никанор. — Гуано, птичий помет. Его ещё за деньги на удобрение отдают. По «Дискавери» показывали…
Когда снится говно, это, говорят, хорошая примета, к деньгам. А вот когда поездка начинается с хруста под ногами высохшего гуано, интересно, это к чему?..
В деревне у Матвея Иосифовича окончательно испортилось настроение. Вот так: портилось настроение и возникало желание хоть как-нибудь, хоть по мелочи, а помочь, — не у представителей районной администрации, а у вора-законника, антисоциального, по определению, элемента. Деревня Глуховка умирала тихо… Одичавшие, заросшие сорняком сады-огороды, покосившиеся, а то и вовсе рухнувшие заборы, прохудившиеся крыши, слепые заколоченные избы… А ведь в каждой заколочено чьё-то прошлое, чьи-то радости, надежды, мечты, тревоги, будни, праздники и печали… Скорбное место. Как лесная гарь с обугленными деревьями, как ржавый корабль на берегу, как одинокая, заросшая бурьяном могила. Ни скрипа калиток, ни лая собак, ни мычания коров… Неестественная тишина — жуткая, могильная…
Впрочем, со стороны халупы старухи Ерофеевны тянуло печным дымком. Так и есть, бабушка-божий одуванчик готовила что-то в большом чугунке. Но не в русской печи, спасительнице от зимнего холода, — по летнему времени на железной, блокадного вида буржуйке под навесом во дворе. Вились мухи, щурился долгожитель-кот, пахло неожиданно вкусно… Хозяйка суетилась вокруг, охая и кряхтя. Сколько помнил её Фраерман, старуха обитала здесь одна. Мужика в доме Матвей Иосифович уже не застал.
— Здорово, Ерофеевна, — крикнул он от калитки. — Кашу варишь? Бог в помощь!