— Манчи? — шепчу я, засовывая туда голову.
И быстро оглядываюсь.
Мэтью с силой выдирает мачете из пола.
— Тодд? — говорит Манчи, напуганный и растерянный. — Тодд?
Мэтью идет к нам, идет тяжело и медленно, как бутто ему больше некуда торопиться, а впереди сплошной волной катится его Шум, не терпящий возражений.
У меня нет выбора. Я заползаю в закуток и выставляю вперед нож.
— Я уйду из деревни! Если вы нас не тронете, мы уйдем!
— Слишком поздно, — отвечает Мэтью. Он совсем близко.
— Вы ведь не хотите меня убивать! Я чувствую.
— Заткни пасть!
— Прошу, — говорю я, размахивая ножом. — Я тоже не хочу вам зла.
— Не убедил!
Он все ближе, ближе…
Откудато издалека доносится грохот. Люди бегут по улице и кричат, но ни я, ни Мэтью не оборачиваемся.
Я пытаюсь всем телом вжаться в закуток, но он слишком мал для меня. Озираюсь по сторонам: где же спрятаться?
Негде. Спрятаться негде.
Теперь решать моему ножу. Пусть даже он ничего не стоит против мачете.
— Тодд? — доносится из-за спины.
— Не бойся, Манчи, — говорю я. — Все будет хорошо.
Откуда мне знать, вдруг он поверит?
Мэтью почти рядом.
Я стискиваю нож.
Мэтью останавливается в метре от меня — так близко, что я вижу блеск его глаз.
— Джессика, — говорит он.
И замахивается мачете.
Я откидываюсь назад, заношу нож, собираю в кулак всю волю…
Но Мэтью мешкает…
Мешкает…
Я узнаю это замешательство…
И не теряю ни секунды.
Быстро помолившись — только бы они не были сделаны из той же резиновой дряни, что и канаты моста! — я одним движением перерезаю несколько веревок, скрепляющих вязанки силоса. Остальные веревки тут же рвутся, не выдержав тяжести, а я закрываю голову руками и как можно глубже вжимаюсь в закуток.
Гул, удар, «Ох!» от Мэтью, и я поднимаю глаза: его с головой завалило вязанками, только сбоку торчит рука, мачете валяется на полу. Я отшвыриваю его ногой и оглядываюсь по сторонам в поисках Манчи.
Он спрятался в темном углу за упавшими вязанками. Подбегаю к нему.
— Тодд? — говорит он. — Хвостик, Тодд?
— Манчи! — Вокруг темно, хоть глаз выколи, и мне приходится сесть на корточки. Хвост Манчи стал короче на две трети, всюду кровища, но — благослови Бог моего пса! — он все еще пытается им вилять.
— Ой, Тодд?
— Все хорошо, Манчи, — говорю я, плача в голос от радости, что ему оттяпали только хвост. — Мы тебя живо подлатаем.
— Ты, Тодд?
— Я цел, — отвечаю, гладя его по голове. Манчи прикусывает мою руку, но я не злюсь: это он от боли. Он лижет укушенное место и кусает снова. — Ой, Тодд!
— Тодд Хьюитт! — Женский голос со стороны главных ворот.
Франсиа.
— Я здесь! — кричу, вставая. — Все нормально. Мэтью сошел с ума…
Но она меня не слушает.
— Тебе надо спрятаться, щенок, — быстро произносит Франсиа. — Тебе надо…
Она умолкает, замечая под вязанками Мэтью, и тут же начинает их растаскивать.
— Что случилось? — Стащив одну с лица Мэтью, Франсиа проверяет, дышит ли он.
Я показываю на мачете.
— Вот что.
Франсиа смотрит на мачете, потом долго смотрит на меня, и по ее лицу ничего нельзя понять. Я не знаю, жив Мэтью или нет, и никогда не узнаю.
— На нас напали, щенок, — говорит она.
— Что?!
— Мужчины. Прентисстаунцы. Тот отряд, который за вами гнался. Они напали на деревню.
Сердце вываливается у меня из ботинок.
— О нет, — выдавливаю я. — О нет!
Франсиа все еще смотрит на меня, и только Богу известно, о чем она думает.
— Не отдавайте нас! — снова пятясь, кричу я. — Они нас убьют!
Франсиа хмурится.
— Что ж я за человек, по-твоему?
— Не знаю, — честно отвечаю я. — В том и вся беда.
— Я никому тебя не отдам. Честное слово. И Виолу тоже. Если уж на то пошло, на собрании все только и думали, как защитить вас от того, кто почти наверняка за вами пожалует. — Она смотрит на Мэтью. — Жаль, одного обещания мы не сдержали.
— Где Виола?
— У меня дома, — отвечает Франсиа, опять всполошившись. — Идем, тебя надо спрятать.
— Стойте.
Я протискиваюсь между вязанками и стеной к Манчи. Он все еще сидит в углу и лижет хвост. — Сейчас я возьму тебя на руки. Ты только не кусайся очень сильно, хорошо?
— Хорошо, Тодд! — отвечает он, поскуливая от каждого движения больным хвостом.
Я нагибаюсь и поднимаю его к груди. Он взвизгивает, хватает меня зубами за руку и тут же лижет укушенное место.
— Ничего, дружок, — говорю я, стараясь нести его как можно бережней.
Франсиа ждет меня у ворот склада, и мы вместе выходим на главную улицу.
Всюду носятся люди. Мужчины и женщины с винтовками бегут к садам, а остальные загоняют домой детей (вот они, опять!). Где-то вдали раздаются выстрелы и крики.
— Где Хильди?! — ору я.
Франсиа не отвечает. Мы подбегаем к ее крыльцу.
— Что с Хильди? — снова спрашиваю я, когда мы поднимаемся по ступенькам.
— Она сражается, — не глядя на меня, говорит Франсиа. — Ее ферма первой попалась им на пути. Тэм встретил их один.
— О нет! — повторяю я, как дурак. Можно подумать, от моих «о нет!» есть какая-то польза.
Виола слетает по лестнице нам навстречу.
— Почему так долго? — спрашивает она чересчур громким голосом, непонятно, к кому обращаясь. Завидев Манчи, она охает.
— Тащи свои пластыри, — говорю я. — Ну те, крутые.
Виола кивает и снова убегает наверх.
— Сидите здесь, понятно? — говорит Франсиа. — Что бы ни случилось, не выходите на улицу.
— Но нам надо бежать! — кричу я, ничего не понимая. — Нам нельзя здесь оставаться!
— Нет, щенок, — говорит Франсиа. — Если вы нужны Прентисстауну, этой причины нам уже достаточно, чтобы вас им не отдать.
— Но у них ружья…
— У нас тоже, — перебивает меня Франсиа. — Жалкому отряду прентисстаунцев не взять нашу деревню.
Виола уже несется по ступеням, на бегу роясь в сумке.